25.08.2010
24 августа 2010 года исполнилось двадцать лет со дня смерти в Нью-Йорке Сергея Довлатова.
Один из самых издаваемых и популярных сегодня русских писателей находится в особых отношениях с ленинградской-петербургской журналистикой: учился на журфаке ЛГУ, тянул лямку в многотиражках «За кадры верфям» и «Знамя прогресса». Многие эпизоды этого периода жизни Довлатова вошли в его книги.
Сегодня мы публикуем воспоминания журналистки Инны Гати (1926 – 2004) о Сергее Довлатове (воспроизводится публикация 90-х годов в бюллетене «Невский, 70» – предшественнике газеты «Союз журналистов»).
«Обработал в секретариате – Хемингуэй»
Уж теперь не помню, кто привел его в редакцию газеты «Советская Эстония» и почему – в мой отдел. Было это в начале семидесятых. Порог кабинета перешагнул высокий, большой человек, коротко стриженный, с внимательно заинтересованным взглядом. Человек сказал: «Хочу работать в газете».
Вот так это началось, и сейчас, несмотря на то, что о Сергее Довлатове написаны тысячи страниц мне хочется поделиться тем, что помню о том времени.
Перелистываю его книги и с удовольствием читаю заметки, которые были опубликованы в «Советской Эстонии» и прошли через мои руки. Вот «Семь нот в тишине» – миниатюрная информация-рецензия, про которую я тогда сказала, что она – подлинный шедевр.
Блестящих заметок было немало, и все же материалы Довлатова мне, заведующей отделом информации, приходилось править. Автор иногда забывал, что работает все-таки в партийной газете. Я вычеркивала отдельные фразы или даже целые абзацы, которые секретариат все равно не пропустил бы.
Сергей иногда пробовал возражать, но не очень сильно, ему было жаль не вычеркнутых строк, а гонорара, который из-за этого уменьшался.
Вот так он однажды шутливо оценил мою работу в отделе, и эту «заметку», которую «в секретариате обработал Хемингуэй», я, к счастью сохранила.
А еще он был непревзойденным рассказчиком. Когда начинал что-нибудь рассказывать, вокруг сразу собирались люди. Самые разные. Не только наши сотрудники и коллеги из других газет, но и все, кто забредал в нашу редакцию, куда вход был всегда свободен. И немедленно раздавались взрывы хохота. Слушатели то и дело просили друг друга: «Тише ты, дай послушать».
При этом сам Сергей никогда не смеялся, лишь улыбался, мягко, даже застенчиво.
Теперь из его книг известно: Довлатов резко отрицательно относился к ряду сотрудников «Советской Эстонии», особенно к членам редколлегии. Не любил он чванства, не переносил глупость, неискренность.
Помню, как накануне дня рождения одной из сотрудниц редакции я попросила Сережу написать стихотворное поздравление. Он был мастер экспромтов. Уйдя однажды днем с работы, оставил на моем столе записку:
Есть в жизни трудные моменты –
Ушел отправить алименты.
И к тому ж, представьте, кстати,
Вам звонил товарищ Гати.
Иошко Гати – это мой муж, хорват по национальности, с которым у Сергея были очень добрые отношения. Позже имя его и фамилию Довлатов дал в одном из своих рассказов итальянскому кинорежиссеру.
Три дня я ждала от Сергея стихотворного поздравления для сотрудницы.
«Не могу, – говорил он, – не получается».
А назавтра после дня рождения показал мне четыре строчки: «Вот все, что смог». Я прочла:
Две потрясающие дуры
Ведут у нас отдел культуры.
Одна из них, как говорится,
Вчера изволила родиться.
И все же точно знаю: злым человеком Сергей не был. Просто стремление людей казаться умными вызывало у Довлатова резкий протест.
Наши отношения с ним тоже не всегда были ровными. Случались и раздоры. И неизменно по одному и тому же поводу: время от времени Сергей исчезал, уходил «в загул». Естественно, у меня это вызывало резкий протест. Судите сами. На отделе информации в «Советской Эстонии» лежала большая нагрузка – почти в каждом номере выходила наша полоса «Люди. Факты. События». А работало в отделе вместе со мной всего четыре человека. Когда Сергей после двух-трехдневного «выпадания» возвращался, я с ним ссорилась.
Он же был обезоруживающе мягок, улыбчив. Говорил: «Что надо делать? Я – мигом».
А однажды, только я собралась выдать грозную тираду, как услышала:
– Ничего не говорите, Инна Иосифовна. Все слова, какие вы можете и даже не можете произнести, я уже сказал себе сам.
Мой запал, как говорится, пропал.
Не так давно я от другого своего бывшего сотрудника получила письмо с ксерокопией опубликованного в одной американской газете материала под названием «Первый репортаж». На полях ксерокопии всего одна фраза: «И. Гати – с уважением и благодарностью». И подпись: «Боря Ройтблат». Совершенно необычна история прихода Бориса в наш отдел, в журналистику, в литературу. Но сегодня речь не о нем. Просто хочется его устами рассказать о тогдашнем Довлатове, о нашем отделе. Прошу прощения у читателя за длинную цитату, но, думается, поклонники Довлатова ее прочтут с интересом.
«В комнате сидели двое: амбал в сером твидовом пиджаке и женщина с темными волосами, она что-то писала. Амбал смотрел на меня. Он был смугловат и огромен. Я прикинул – на вид около двух метров. Его глаза были полны радости. Он был в ожидании большого праздника. Я не омрачил его надежд.
– Хочу заработать, – сказал я.
– И сколько же? – спроси л он.
– Рублей двадцать.
Женщина подняла голову и тоже стала на меня смотреть. Так смотрят на человека, упавшего с крыши.
Но я с ней не разговаривал. Я разговаривал с амбалом. Он был дуб, босс, это было мне ясно.
Амбал радовался. Казалось, он готов лопнуть от счастья…
– Двадцать рублей, – повторил я.
– Блестяще! – сказал амбал и счастливо посмотрел на женщину. – Что вы скажете?
– Ничего, – ответила она.
– А что вы умеете? – спросил меня амбал.
– Все, – ответил я.
– Этот человек умеет все! – воскликнул амбал. – Почему же не дать ему попробовать? Что, если он говорит правду?
– Юноша, откуда вы родом?
– Из Бердичева.
– Он из Бердичева, – сказал амбал. – И к тому же умеет все. Вдруг это Шолом-Алейхем? Блестяще: голодный Шолом-Алейхем пришел на заработки в партийную газету!
– Безумие какое-то, – сказала женщина.
Они стали говорить между собой. Он убеждал ее. Но она и сама не особенно возражала.
– Хорошо, – сказала, наконец, женщина. – Попробую проверить вас делом.
Она взяла мой курсантский билет и вышла. Амбал снял пиджак, просматривал бумаги. Казалось, он забыл про меня. Вдруг он поднял голову, заметил мою растерянность.
– Будьте спокойны, юноша, – сказал он. – Инна – это человек с Луны. Но это не мешает ей жить на Земле. Хорошо, что вы зашли в наш отдел. Зашли бы в другой – получилось бы иначе. Не знаю, как, но иначе. Но Инна – будьте спокойны. Она мне помогла и вам поможет.
Он был прав. Женщина, ее звали Инна Гати, вернулась и сказала, что я могу пойти в торговый порт и сделать репортаж про лоцманов.»
С той поры Борис стал нашим сотрудником, потом членом молодежной секции Союза писателей Эстонии, потом уехал из республики в одну из стран дальнего зарубежья. И мечтал вновь встретиться с Сергеем. Увы, опоздал.
А мы с Сережей работали до самого его отъезда из Таллина. Весть о том, что по распоряжению КГБ рассыпан набор его книги, ошеломила Довлатова, рухнула самая большая мечта, ради которой он жил все это время в Эстонии.
– Я уезжаю, – сказал он мне.
– Куда, Сережа?
– В Питер.
– Там издадут книгу?
– Нет. Но там мои друзья…
Моя последняя встреча с Сергеем случилась в Питере, за день до его вынужденного отъезда из страны. Он нашел меня в больнице.
– Хотел попрощаться с вами, позвонил в Таллин, а мне сказали, что вы в Ленинграде, – объяснил он и протянул мне несколько гвоздик и апельсины. – Завтра улетаю. Сперва в Вену, потом, видимо, в Штаты, – там Лена (жена Сергея еще раньше уехала с дочкой в США – И.Г.).
Мы проговорили долго, часа полтора.
Позже я не раз слушала его выступления по радио Свобода. Он, человек, которого Эстония приняла и приютила в минуту жизни трудную, никак не мог ни понять, ни принять ту вспышку национализма и неприязни к русскоязычному населению, которая охватила эстонскую интеллигенцию в самые первые годы перестройки.
Я тоже не смогла ни понять, ни принять этого. Поэтому и уехала вместе с мужем в Петербург, где, кстати сказать, живет и работает на телевидении наш сын, Юрий Гати.