Староста
Воспоминания Бориса Друяна (02.02.2011)
Трудно представить, но это так: в этом году мы отпразднуем пятидесятилетие со времени окончания Ленинградского университета. Мы – это «третья русская» – преимущественно девчоночья – группа филологического факультета до сих пор встречаемся то в Доме журналиста, то по случаю дня рождения или юбилея каждого из нас.
На общих фотографиях мы все дружно и радостно улыбаемся. С одной из фотографий 1996 года на меня (вернее, в объектив моего фотоаппарата) весело глядят те, кто остался к тому времени от славной «третьей русской». Все сидят за праздничным столом, лишь один – наш неизменный староста Саша Ходоров – стоит сбоку. Как всегда, он неулыбчив, серьезен.
Еще в те уже немыслимо далекие пятидесятые годы минувшего века Саша заметно отличался от всей нашей разудалой студенческой братии. Отличался сверхсерьезностью, фантастическим прилежанием, легкостью, с которой «щелкал» экзамены и зачеты. Его знания выходили далеко за рамки учебной программы. Да и внешне Саша обращал на себя внимание своей нестандартностью: движения его были порывисты, лицо время от времени искажала мимическая гримаса, глаза лихорадочно блестели и становились спокойными и сосредоточенными лишь на лекциях и семинарах. С рожденья его преследовала какая-то неведомая для нас болезнь. К тому же у него был речевой изъян – невнятное произношение свистящих и шипящих звуков. Врачи запретили ему ездить с нами на студенческие стройки, в колхозы, на уборку целинного урожая в Казахстан. И все-таки мы все очень хорошо относились к Саше.
Был он самым юным в группе, однако это не помешало ему стать нашим лидером – старостой. С большим старанием тащил он эту общественную нагрузку, сам никогда не пропускал лекции и практические занятия и того же требовал от других, безжалостно отмечал прогульщиков в кондуите, который сдавал в деканат. Такая участь не миновала и меня, грешного. В деканате две добрейшие сотрудницы, Екатерина Алексеевна Васильева и Мария Семеновна Лев, строго поинтересовались, почему это я пропускаю занятия. Узнав, что по ночам иногда становлюсь грузчиком для пополнения тощей стипендии, оттаяли и неофициально посоветовали переговорить с Ходоровым, чтобы он не отмечал меня в кондуитах. Наши с ним дружеские переговоры, как потом оказалось, ни к чему не привели: меня снова вызвали в деканат и снова порекомендовали побеседовать с Ходоровым. И тогда я, вчерашний флотский крепкий паренек, пару раз слегка «прислонил» Сашу к стенке. На сей раз мои аргументы оказались столь убедительны, что отныне во всех предоставляемых в деканат сведениях прогульщиком я не числился. Тот давний «разговор» tet-a-tet вспоминаю с чувством стыда, ведь Саша был так слаб и беспомощен...
В любую сессию перед экзаменом по любому разделу литературы мы собирались в пустой аудитории вокруг Саши, и он давал мастер-класс. Тут он был в своей стихии: держась за спинку стула, высоко вздернув подбородок, неторопливо и четко излагал сюжеты непрочитанных некоторыми из нас произведений, не забывая анализировать их, словно профессиональный лектор-литературовед. Литературу он знал великолепно, легко ориентировался в сложнейшей проблематике. Вне всякого сомнения, он стал бы блистательным лектором, если бы не досаднейший неисправимый изъян речи. Неудивительно, что университет Саша Ходоров окончил с красным дипломом (а затем столь же успешно аспирантуру Пушкинского Дома), защитил кандидатскую диссертацию.
Шли годы. Мы, осевшие в Ленинграде одногруппники, встречались в доме своего старосты. Было шумно, весело. Мы говорили, перебивая друг друга, подтрунивая, любуясь и гордясь друг другом. Разыгрывали призы. (Однажды мне достался необычный приз – живая черепаха Клепа, которая прожила у меня много лет.)
Неизменно на большом столе – вкусная еда, приготовленная добрейшей Сашиной мамой Мариной Михайловной, и разного рода бутылки и бутылочки. Саша никогда не курил, выпивал очень мало – алкоголь ему был решительно противопоказан. Но, как говорится, из компании он не выпадал, из общего веселья не выключался. Я же был в те годы отъявленным курильщиком, частенько выходил из-за стола на кухню. Как-то на этой небольшой ходоровской кухне мы беседовали с отцом Саши. Я признался Евгению Иосифовичу, что в Университете отличником мне быть не довелось, водились у меня даже довольно неприятные «хвосты», с которыми боролся изо всех сил. И тут отец Саши меня изумил, сказав, что сын и в школе учился всегда только на пятерки и что он, отец, был бы просто-напросто счастлив, если бы Саша хоть когда-нибудь притащил домой «трояк». Изумление мое, помноженное на только что принятый за столом на грудь сорокоградусный увеселитель, немедленно переросло в твердую убежденность: немногие мои «хвосты» не так уж позорно-мерзопакостны!..
У каждого из нас была своя работа, каждый занимался свои делом. Саша Ходоров – своим, главным в его жизни: литературой, точнее – литературной критикой. В периодике Ленинграда регулярно публиковались его статьи, рецензии. Особое внимание уделял он литературе молодых. Известная поэтесса и прозаик Татьяна Алферова с благодарностью вспоминает Александра Евгеньевича Ходорова. Именно он заметил ее самый первый маленький сборник стихотворений «Станция Горелово». Не могу не вспомнить его рецензию на поэтическую книгу Светланы Молевой «Ожидание встречи», напечатанную в «Вечернем Ленинграде» в октябре 1978 года. Тонко и точно проанализировав стихи талантливой поэтессы, он нашел добрые слова и в адрес редактора книги – своего старого товарища, когда-то «прислонившего» его к стене университетской аудитории.
В конце 1980 года я перешел из «Лениздата» в журнал «Нева», где Саша Ходоров уже был авторитетным сотрудником отдела критики. Через некоторое время он стал во главе этого отдела, вступил в Союз писателей. Работал много и с удовольствием, привлекал к сотрудничеству маститых и немаститых, но непременно талантливых авторов. Да и сам никогда не находился в творческом простое — многие десятки статей и рецензий опубликовал Саша в журнале.
Сотрудничал он и с разделом «Седьмая тетрадь», где царствовал Анатолий Петров. Здесь под рубрикой «Из жизни мордохвостых» появлялись небольшие заметки страстного котофила Александра Ходорова.
Когда меня особенно донимал через обком КПСС какой-нибудь воинствующий графоман-стихотворец, я прибегал к помощи Саши. Он писал подробный аргументированный отзыв, который отрезвляюще действовал на нахрапистого сочинителя. В редакции Ходорова называли ходячей энциклопедией. Он действительно знал и помнил то, что мы или уже подзабыли или вовсе не знали. Стоило задать ему любой вопрос, касающийся литературы, как он, находящийся в непрерывном движении, резко останавливался и, как в студенческой юности, вздернув подбородок, подробнейше объяснял суть проблемы. Мозг его хранил бездну сведений, фактов, дат, имен и фамилий, номеров телефонов...
«Нева» для нас была родным домом, особенно в годы, когда у руля журнала стоял Дмитрий Терентьевич Хренков. И когда уже во времена перестройки новый главный редактор Борис Никольский из-за финансовых проблем распорядился, чтобы редакторы, то есть те, кто делает журнал, приходили на службу лишь два раза в неделю, урезав при этом зарплату вдвое, нам стало довольно кисло. Особенно болезненно воспринял новшество Саша Ходоров. Он не мыслил себя «приходящим» сотрудником, он должен был ежедневно работать в редакции. До самой своей кончины в 1998 году он так и не привык к унизительному положению, остро переживал и мучился.
Болел он тяжело. Как-то в разговоре Михаил Александрович Дудин сказал: «Рак – это болезнь печали». Думается, горькая печаль способствовала возникновению убийственной хвори нашего Саши.
…Наша «третья русская», увы, поредевшая, по-прежнему вместе: Ира Алешкова (Санькова), Женя Морякова – она всегда приезжает на встречи из Волгограда, Галя Нечаева (Анопченко), Ира Плестакова, Кира Ульянова (Кострыкина), Лена Шаркова (Ященко). Мы вновь и вновь вглядываемся в старые снимки, вспоминаем такую далекую юность, родной университет, своего старосту Сашу Ходорова.