Воспоминания Владимира Голубева
10.11.2010
У нас есть одна привилегия – помнить
Cаша Лепехин… Кто знал его, тот помнит, как был он красив, остроумен. Про таких говорят: праздничный человек, душа компании. А компании были под стать ему – журналистское братство в те годы являло собой нечто искрометное. Только так, смеясь и подшучивая надо всем, что нас окружало в официальной жизни, можно было сохранить «душу живу».
Он ее и сохранил, оставаясь верным литературным пристрастиям юности, ценил настоящую прозу, настоящие стихи и – настоящих друзей.
Он ушел рано, что называется, до срока, а у друзей, у жены, у дочери осталась горькая привилегия скорбеть и помнить.
Но как замечательно, что в семье, которую Саша так любил, растет внук, названный в его честь Сашей. И есть внучка Ира, и, значит, жизнь продолжается, жизнь Саши Лепехина.
Сущность времени мы начинаем постигать только в зрелом возрасте. А что такое, вообще, время? Может быть, его надо сравнивать с земной колыбелью, в которой пребывает всё человечество? В такой колыбели все живы, не без оснований же говорят, что у Бога все живы… Разумеется, в этом смысле жив и Саша Лепехин.
Время – это наша память, она позволяет воскресить любой момент жизни известного нам человека. Александр Лепехин один из тех, кто достоин нашей доброй памяти, хотя выдающихся открытий он не совершил, а его имя не попало в новую энциклопедию. И горевать ему об этом в голову не приходило, не было в нем порока честолюбия. Саня как раз и был тем хорош, что многое к чести своей не делал: не портил русский язык, не менял истинных вечных ценностей на ложные…
Саня был убежденным атеистом, но никогда он не был воинствующим атеистом. И это делает ему честь. В нем была уникальная черта – ощущение нравственного предела, за который нельзя переступать человеку. Никакое реформирование сверху не могло бы заставить его изменить собственным убеждениям, нарушить внутренний духовный порядок. У православных людей это состояние называется присутствием Совести в человеческой душе. Сама Совесть это и есть Бог в тебе… И что же? Выходит, что Бог в душе атеиста Лепехина все-таки был.
Подружились мы в шестидесятые годы, в стенах редакции газеты «Смена». Держу в руках фотографию сменовцев, пришедших на 50-летие газеты в 1969 году. Какие же мы были красивые, одухотворенные, да и не глупые, хотя и были молодыми, и чушь прекрасную несли… А вот и Саня Лепехин: короткая стрижка, за стеклами роговых очков – искрящиеся глаза.
Саша Лепехин бы профессионалом и поэтому любил не себя в газете, а саму газету. Любил коллективный азарт, с которым она делалась. Смена» той, нашей поры была потрясающе популярной в Ленинграде. Её главным редактором была Алла Белякова, остроумная, обворожительная женщина. Помню, к 50-летию газеты партийные власти подарили нам черную «Волгу». Реакция Аллы: «О-о, вполне подойдет к моим черным туфлям». Виталий Михайлов (первый зам. главного) вообще игнорировал подарок, будто у него был свой автопарк таких машин. Трудно понять современным людям то наше равнодушное отношение к материальному миру. Тогда мы пели иные песни: «Жила бы страна родная, и нету других забот…»
Лично я любил «Смену», как девушку в красной косынке, сошедшую с полотна Петрова-Водкина, за её боевой дух, возвышенные мотивы, за стремление к справедливости. Думаю, что Саню Лепехина тоже посещало это чувство, хотя в выражении своих эмоций он был более сдержан.
…Смотрю на фотографию и убеждаюсь, что в живых нет уже более половины того состава. Нет Эдуарда Телькинена, Виктора Герасимова, Германа Балуева, Эльвиры Горчаковой, Вадима Чусова, Сергея Чаплина… Эти люди были самобытными, со своими достоинствами и недостатками, а в целом – отличная команда индивидуальностей. И то, что почти все собственные корреспонденты центральных газет, имевших своё представительство в Ленинграде, вышли из той «Смены», говорит само за себя. Александр Лепехин, в частности, после работы в «Смене» достойно представлял всесоюзную «Медицинскую газету».
Журналистом Лепехин стал не по воле случая, он осознанно стремился к этой профессии, но по настоянию отца – генерала Лепехина – поступил сначала в Военно-медицинскую академию. И, вероятно, мог стать хорошим хирургом. Но через два года сказал: «Это не моё!» И пришел в ЛГУ на филфак, сначала на сербо-хорватское отделение, потом на журналистику.
Он бы профессионалом и поэтому любил не себя в газете, а саму газету. Любил коллективный азарт, с которым она делалась. Мне не раз доводилось наблюдать его работу в сменовском секретариате, когда Саша замещал корифея верстки, нашего главного ответственного секретаря Михаила Нейштадта. Ученик быстро впитал талант учителя. Лепехин любил движение материалов на чистой газетной полосе, любил делать макет, любил цех, где этот макет превращался в свинцовые плашки, выстраивался в гранки, обретал зеркальное изображение, а потом соприкасался с типографским валиком, и… возникала живая полоса, плод наших общих корреспондентских усилий. Полоса ложилась на стол «свежей голове»… А вот и номер, подписанный редактором: «В свет!»
Саня просто благоговел, когда первым брал в руки самый свежий, только-только испеченный номер газеты. Секретарская работа ему очень нравилась, нравилось слово «метранпаж». Он мог быть не только ответственным секретарем, а ещё и хорошим редактором, добротно пишущим журналистом. Лепехин один мог сделать газету «от» и «до».
Если «Смена» для него была хорошей школой, то расцвет его профессионализма состоялся в «Ленинских искрах». Люда Анищенко, главный редактор этого уникального издания для детей, просто не могла нарадоваться, когда в её газете стал творить чудеса верстки новый ответственный секретарь Александр Лепехин.
Есть такое житейское определение: с этим человеком легко шагать по жизни... К Саше Лепехину оно имеет прямое отношение. А почему легко шагать? Потому что такой человек умеет брать на себя чужую ношу и нести её, не показывая своей усталости. Такие черты характера, как правило, закладываются в детстве, в родном родительском доме. Я хорошо знал дом Лепехиных на 4-ой Советской. Их квартира была просторна, строга в убранстве, но не лишена некоторых оригинальных элементов. На фоне ковров – холодное оружие. Шпаги и сабли – Сашино пристрастие. Иногда мы эти шпаги снимали со стены и фехтовали, а побеждала, представьте, Мария Федоровна, добрая, красивая, великодушная женщина – мать Саши.
Легко и просто вошла в этот дом Галя Кряжевских. Она стала женой Саши. И появилась на свет ещё одна Мария, дивная Машенька.
Саша был в семье младшим, и материнские черты ему больше перепали. Потому и военным не стал, в отличие от своего брата. Кстати, очень мало людей, окружавших Сашу Лепехина, знали, что он – генеральский сын.
Моя зарисовка о друге была бы не полной, если бы я умолчал о пристрастии Лепехина к военной песне, романсу и маршу. Военные гены здесь все-таки напоминали о себе. Саша знал почти весь военный репертуар, от строевых песен царской армии до песен времен Великой Отечественной... Мы пели о поручике Голицыне и корнете Оболенском, а то и «За царя, за родину, за веру…» Тут же легко и просто переходили к «Веди, Буденный, нас смелее в бой, пускай труба зовет…. Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…»
Вот написал этот абзац, и как-то грустно стало. Петь не с кем.
Бригадир
а
Одна из первых целинных уборок урожая. Студенческая уборка, пожалуй, первая, по крайней мере, для нас, окончивших первый курс отделения журналистики. Мне, правда, приходилось уже побывать на целине во время армейской службы. Но есть среди нас подлинные «деревенщики» – Саня Чернов, он до вуза инструктор сельского райкома, Ваня Селиванов – агроном. На вечерних кострах (или так, на посиделках в палатках) эти «сельхозволки» живо обсуждали уборочную тактику и общую стратегию достижения целинного хлебного миллиарда.
Остальные молча воспринимали и впитывали. (Пройдет год, и, разъехавшись по стране на практику, в том числе и в целинные регионы, мы успешно оприходуем наш первоначальный сельскохозяйственный опыт, в том числе и теоретический, уже в строчках собственных материалов.)
А пока – казахстанская целина, Атбасарский район, Акмолинская область (впоследствии Целинный край, Акмолинск стал Целиноградом, а ныне – Астана, столица государства). Пыль кругом страшная! Ветры мертвой хваткой вцеплялись в едва растревоженную плугом не тронутую доселе целину.
На краю села, у границ импровизированного аэродрома, ветры гуляют с особенной силой. Пыль земляная, пыль песчаная откуда-то издалека. А самая едкая, убийственная пыль – дуст, который загружаем мы в ненасытное чрево Ан-24. Стандартные бумажные шестидесятикилограммовые мешки надо не просто покидать в прожорливое брюхо биплана, но успеть разорвать или разрезать мешок и сыпануть дуст в короб в подбрюшье самолета. Тут уж навдыхаешься – никакой респиратор не спасает!!
В ожидании следующей «аннушки» сдираем респираторы и устраиваемся в тени водовозки, которая на тридцатиградусной жаре спасает нас своей тенью и тонкой струйкой сочащейся из крана воды. Отмываемся, отхаркиваемся, с наветренной от склада стороны вдыхаем хоть и знойный, хоть и пронизанный острыми песчинками, но зато бездустовый воздух. Здесь уже во время этих коротких пауз нас развлекает другой «спец» – Саня Лепехин. Саня – наш бригадир. Очень серьезно и с удовольствием живописует воздействие ДДТ на грузчиков. Повествует Саня со знанием дела, не верить ему не можем – у Сани за плечами целый курс Военно-медицинской академии, из которой он и сбежал на журналистику.
Сдается, он и в прозекторской не успел побывать, только в караулы ходил, но теории как добросовестный первокурсник вкусил, и чаша со змейкой с петличек на академической шинели с тех пор прочно приросла к Саниному имиджу. Но именно это соприкосновение с медициной позволило Сане стать через много лет собкором «Медицинской газеты». (Тем самым он пополнил собкоровский отряд нашего курса, давшего миру собкоров «Известий» – Володя Невельский, «Литературной газеты» – Женя Вистунов, «Сельской жизни» – Ваня Селиванов, Всесоюзного радио и Центрального телевидения в Эстонии – Юра Вандерфлит, АПН в Латвии – Нелли Гинзбург.)
В просторной взводной палатке мы жили тогда вчетвером. Отмывшись после пыли и дуста, мы растягивались с книжками, газетами и радио на койках, а Саша отправлялся с визитами и проверкой по соседним палаткам… Разыгрывался целый ритуал сборов. В дальнем угол палатки Саша натягивал рейтузы-галифе второго срока, которыми снабдил его в дорогу папа – отставной боевой генерал Александр Михайлович Лепехин. Затем он брался за генеральские штиблеты. Саня священнодействовал! Сначала в ход шел крем – добрых полтюбика, затем драил щеткой. В финале отполировывал бархоткой. Зачем?! Ведь через два шага по тропинке – ты погружался в сыпучую пыль и становился брезентово-серым.
Но всюду серо-брезентового Саню встречали приветствием: «Ой, Саша! Какой ты сегодня нарядный!»
Бесполезность процедуры была очевидной, но кураж был непреодолим – и ритуал надраивания свершался каждый день.
Саша был веселым человеком и фельетонистом по самой своей сути. Когда после вуза он был распределен в отдел писем «Вечернего Ленинграда», это ему, несомненно, помогло. Письма давали совершенно необозримый поток тем и проблем. И мелких, и покрупнее.
Вот, например, после Зощенко сказать что-то о бане нелегко. Но Саша и тут сумел.
Правда, мешало писанию фельетонов и новое увлечение – оформление газеты, верстка, заголовки. А еще шире – организация газетного дела, работа секретариата – редакционного штаба. Незабвенны университетские уроки Бориса Аркадьевича Вяземского, патриарха газетного цеха. Другого патриарха – Александра Павловича Бессонова. И в газете были блестящие учителя – Иосиф Охотников, Миша Нейштадт. Секретарская работа – это многочасовая, допоздна круговерть, это снова рука на пульсе, но уже редакционной жизни. Это режиссура газетного номера (так назвал свою книжку об этой карусели болгарский исследователь). И наш «бригадир» сумел и здесь отличиться.
И это оформительские озарения. Как отличались тогда по внешнему виду «Известия» и «Комсомолка», «Ленправда» и «Смена»! То была яркая эпоха в газетном деле. Ныне в корне изменилась технология. Компьютер преобразил полиграфическую эстетику, но далеко не полностью он усвоил и переработал эстетику горячего набора. Старые газетные волки подчас морщатся, листая сегодняшние унифицированные издания, отмечая однообразие шрифтов, убогость верстки, крикливость заголовков. Да, нелегкое дело – «концерт политической газеты». Но концерты эти давались классными ансамблями! Сменовскую секретариатскую бригаду долгое время возглавлял Александр Лепехин.
Может быть, еще и поэтому жесткая секретарская мясорубка заставляла ответсекретаря время от времени «отрываться» в лихом фельетоне.
Справедливости ради надо вспомнить, что еще студентом пробовал Саня себя и на радио – в выпусках новостей. И, конечно же, на ТВ – в том славном коллективе, который станет потом известным «Горизонтом».
И тут не обошлось без фельетонных ситуаций. В передаче под свеженьким названием «Такая у них забота» мы с Саней рассказывали об очередных комсомольских починах. Ведущий, а им был Ваня Краско, говорил как бы от лица своего ребенка: «На экране что-то непонятное делают дяди и тети – и маленькому Андрюшке скучно…» Авторы имели в виду что-либо киношно заумное, трудное для восприятия ребенка, а конкретно – некоторые эпизоды из калатозовского «Неотправленного письма».
При монтаже легкомысленному режиссеру лень было возиться в кинотеке с архивными пленками. Он сказал монтажеру: «Непонятное для ребенка? Маша, дай какую-нибудь хроничку!» И Маша дала… очередной визит Н. С. Хрущева в одну из стран. Ваня вещал, что маленькому Андрюшке скучно, потому что дяди и тети делают на экране что-то непонятное, а Никита Сергеевич тем временем кого-то лобызал, кому-то жал руки…
Естественно, наутро все были на ковре, легендарную Галю Познякову, главу молодежной редакции, отстранили от работы…
Над режиссером сгущались партийные тучи. Фельетонный трагизм развивался извне. У авторов же на сей раз была железная отмазка – в сценарии четко значилось: «Неотправленное письмо».
Все это происходило 1 марта 1961-го, и поэтому долго на ТВ называлось «новым первомартовским делом».