Воспоминания Людмилы Региня
21.11.2017
Журналист? Собеседник? Эрудит?
Первая встреча в буфете и внезапно возникшая взаимная симпатия. Вход в редакцию газеты «Смена» был тогда с Торгового переулка (в далеком прошлом здесь располагалось Третье отделение шефа жандармов Бенкендорфа). Длинный коридор, обшарпанные диваны, буфеты… Это потом будет «Панин», буфет в лениздатовском здании на Фонтанке, 59, рядом с БДТ.
Редакция «Cмены» – на втором этаже. Я сижу в отделе пропаганды – угораздило начальство так меня наградить… Марк – в большой комнате: его стол и стол Гали Зябловой впритык друг к другу. Их отдел – школьный. По обычной редакционной привычке мы шатаемся из кабинета в кабинет. Марк курит, тогда это не возбранялось. Но это не главная его особенность. Главная – он приходит на работу с опозданием на два часа, вместо десяти к двенадцати. Начальство смотрит на эту причуду косо. Мы беспокоимся: чем это может закончиться? А он просиживает в редакции допоздна, потому что именно вечера – время его вдохновения. Слово неслучайное: он совмещает рутинную газетную работу с бесконечными беседами.
Так кто он? Журналист? Собеседник? Эрудит? Именно эрудицией он сходу захватывает коллег. Коллеги, конечно, тоже не дураки, но все же – «образованцы», по слову Солженицына. А он, казалось, знает все. Повторю: мы тоже не с улицы, но мы поражены. Он молод, а осведомлен в любой области знаний так подробно и нестандартно, что мы развешиваем уши. Откуда он знает то, чего не знает никто?
Марк не любит Свиридова, потому что знаменитый композитор какую-то красивую мелодию взял у Моцарта. Как? Но мы доверяем Марку, потому что он глубок и серьезен.
Какое все это имеет отношение к журналистике? Да самое прямое. Это сейчас на любимой моей радиостанции «Эхо Москвы» ведущая может не знать, кто такой Кьеркегор, в чем ее, ведущую, ядовито высмеивает известный писатель. Обидно, конечно, но по сути справедливо. Да нынче и вообще можно мало что знать и быть «звездой». Такие времена.
Может быть, наша заурядная газетная журналистика была Марку не по душе, потому что ему в ней тесно. «Бранденбургские концерты» Баха – вот это да! Притом, видите ли, пятый или шестой концерт (сейчас не помню) ему не очень. Зато Бахианы Вилла Лобоса с виолончелью Ростроповича и голосом Вишневской – это чудесно. Написала «зато» и вспомнила реакцию Марка на стихотворение Давида Самойлова, где Моцарт, конечно, «гуляка праздный», «зато дуэт для скрипки и альта»…
– Причем здесь «зато?» – возмущался Марк. Он своим чутким слухом улавливал такие несуразности, тем более когда речь шла о материях столь высоких. Мое «зато» он бы тоже осудил.
Я все про ум и просвещенность. А журналистика? Конечно, такой склад ума противился отчетам с комсомольских конференций, заметкам к юбилейным датам, репортажам о приезде в город именитых гостей… И, конечно, Марк был истинным журналистом, но с особым уклоном. Он писал фельетоны. Один я помню. О скульптуре пионера и пионерки при входе в … баню. Пошлость в любых ее проявлениях он высмеивал зло и остроумно.
Своим он чувствовал себя в мире искусства. Первое исполнение музыки Вивальди случилось у нас в Малом зале филармонии, это были 60-е годы ХХ века. Не знаю, почему не в «Смене», где мы вместе работали (там отделом культуры заведовал порядочный лицемер), а в «Комсомолке» был напечатан материал (наш профессиональный термин) Марка об этом концерте. Имя маэстро Лазаря Гозмана, который дирижировал камерным оркестром, было урезано наполовину, то есть предпочли обойтись без «Лазаря». О, времена! Реакцией Марка была горькая усмешка. Он не мог изменить своему художественному вкусу ради какой бы то ни было целесообразности.
О «Детях райка» Марселя Карне со знаменитым Жаном-Луи Барро он мог говорить без конца. Фильм «Восемь с половиной» Феллини казался ему малосодержательным (оценки во времени могли у него, к счастью, меняться). Достоевский весь – это самое, самое, самое нетленное. При его абсолютной памяти он многие «куски» знал наизусть: «Я вас… Настасья Филипповна… Люблю. Я умру за вас, Настасья Филипповна… Я никому не позволю про вас слова сказать, Настасья Филипповна… Если мы будем бедны, я работать буду, Настасья Филипповна…»
Современную прозу Марк знал плохо, боюсь, что Трифонова он так и не прочел. Не почему-нибудь, а просто не хватило книжных ночей на все, к чему его тянуло.
Он не умел танцевать. Не был приучен целовать даме ручку. Нужно было очень сильное чувство, как я понимаю, чтобы проявилось то, что внутренне было ему свойственно – благородство и нежность. Он был скромен и даже застенчив при сильном, может быть, даже конфликтном характере. В «Смене» конфликтов в ту пору не было. Мы работали в дружеской атмосфере. Галя Зяблова, Наташа Гречук, надеюсь, и я были его задушевными подругами. Он хранил эту привязанность до последних дней своей жизни.
Марк умер 10 августа 2016 года.