28 августа 2014 года не стало члена Союза журналистов СПб и ЛО, профессионала своего дела и светлого человека Виктории Морозовой.
Виктория Морозова окончила факультет журналистики ЛГУ и в 1979 году пришла на работу в «Смену». В разных отделах редакции она проработала почти двадцать лет. В 1983 – 1986 годах работала на Сахалинском телевидении, вела авторские программы, снимала сюжеты для программы «Время». Затем вернулась в газетную журналистику. Ее последним местом работы стала газета «Санкт-Петербургские ведомости», в которой она с 2004 года была обозревателем отдела социальной политики, вела авторскую рубрику «Нравственный аспект», редактировала полосы «Благое дело» и «Ближний круг».
Воспоминания
29.08.2017
Обозреватель отдела социальных проблем газеты «Санкт-Петербургские Ведомости» Анастасия Долгошева:
– Мы с Викой коллеги по отделу социальных проблем. Вика делала нашу самую тяжелую полосу – «благотворительную», совместную с фондом «Адвита». А значит, к ней стекалась информация, которой обычно сторонишься. О том, кому на лечение какой страшной хвори собираем средства. Это по Вике я поняла: самое простое в благотворительности – дать деньги. Анонимно. Безадресно. Так в принципе и надо: перечислять какую-то сумму просто в фонд, там лучше знают, кому сейчас помощь нужнее. Чтобы людям, которым больно и страшно, не приходилось рассказывать свои истории. Тогда, если бы «по-правильному», если бы деньги стекались в фонд «сами», не было бы у нас этой благотворительной полосы с фотографиями детей, кому мы собираем деньги, и Вика не писала бы и не рассказывала их истории. И не знала бы, что вот этого парня, с которым недавно болтала, – уже нет. Впрочем, не знала бы тогда, что другой парень, с кем болтала давно, – поправляется, учится.
Именно потому что у нас пока принято помогать не безадресно, не «всем», а только когда сердце защемило от конкретной фотографии или истории, – именно поэтому Вика была на передовой, слушала, разговаривала, записывала.
По ней никогда не было видно, насколько это на разрыв сердца. Ни разу, ни разу не видела ее подавленной. Видела – деловитой, серьезной, въедливой. Никогда не видела ее скучающей. У нее на лице всегда – живейшее любопытство. Глаза – такие вишенки-буравчики. Рассказываешь ей что-нибудь, а она слушает и будто почву ими зондирует, проводит химанализ. И по завершении фразы точно выскажет свое мнение. Часто критичное. Не знаю, как другие, я ни разу не удостоилась того, чтобы Вика сказала мне приятное просто из вежливости. Рубанет так рубанет.
Помню, Вика по моей просьбе согласилась встретиться с врачами-нейрохирургами, которые затевали благотворительный фонд: собирать деньги на медицинскую технику. Вика нужна была как советчик: по благотворительным фондам она спец. Как же она тех врачей раздраконила: вот это у вас не так оформлено, вот это надо иначе делать... Никаких любезностей, никаких увертюр вроде «Какие вы прекрасные люди, каким правильным делом вы занимаетесь...» Нет: если взялись – давайте, по существу.
Вика будто магнитом притягивала птиц с перебитым крылом и покалеченных собак. Чтобы заниматься их судьбой и устройством, у нее находились и время, и силы. И очень смешно про этот болезный живой уголок рассказывала. Меня от какого-нибудь Викиного подопечного уберегли только неподходящие жилищные условия. А вот нашу соседку по кабинету, коллегу Инну Павлову – не уберегли, и сейчас из нее веревки вьет пес-бандит и кот, который не лучше пса. А Инна, как Вика когда-то, теперь на связи со всевозможными спасателями животных.
Я счет потеряла тому, чем Вика так или иначе интересовалась. То начнет вещать – какая музыкальная тема у такого-то киношного героя (ну, допустим, это ее профессиональное музыкальное прошлое). То, говорит, пойдем в Политех на открытую лекцию по астрономии. Вика! Где мы – где астрономия?! Впрочем, у нее-то ведь телескоп имеется. То в подарок наварит самодельных разноцветных мыльных кубиков. Один такой у меня до сих пор, и пусть будет. Говоришь ей: «Вик, на обед иду, у тебя книженция какая-нибудь есть, полистать?» Вытаскивает. Блаженный Августин. Ну Ви-и-ик! И читаешь этого блаженного Августина, жуя котлету.
В том самом августе того самого 2014-го Вика на работу уже не ходила (посвященные других не посвящали, почему не ходит), но в сети активничала. Я ей написала: «Вичка, тут по японскому языку урок бесплатный». Она ответила: «Ага. Спасиб. Любопытно. Слухай, но я только завтра смогу сообразить. Я свистну тебе завтра...»
Корреспондент отдела культуры газеты «Санкт-Петербургские ведомости» Инна Павлова:
– Я легко согласилась написать о Вике, но задумавшись, поняла, что не так-то это просто. Не потому, что «надо только хорошее». Непросто – потому что все личное. А она не любила «сопли», не желала всхлипов и громких разных слов после. Поэтому сейчас, думая о ней, я мысленно скажу ей «спасибо». Спасибо за моего Тедьку. Мою любимую собаку.
Собаку я хотела жутко давно. И безнадежно. Все не получалось. Но хотеть я не переставала. А главное, регулярно сообщала об этом окружающим. Всем, кто слушал. И кто не слушал, впрочем, тоже. И вот в момент очередного обострения, как всегда спокойно и как бы между делом, Вика спросила, какую собаку я хочу. «Пушистую, мимишную», – я потыкала пальцем в разные умильные интернет-фотки. Повздыхала. И переключилась на другое.
А она не забыла. И главное (что я поняла значительно позднее) поверила в меня и мое страстное желание стать другом и семьей «ушастому, мохнатому чудовищу». Впрочем, таковым оно стало уже потом. А в начале она просто сказала: «Ты приезжай, посмотри на него, познакомься». И я поехала знакомиться в ветеринарную клинику. Собака была с историей. Медицинской, и своей – собачьей.
Щенка подобрали на разделительной полосе трассы и принесли в клинику. У него не было половины одной задней лапы, началась гангрена. Лечили всем миром поначалу. И, как водится, давали советы. Все кому не лень. А потом вдруг решили устроить из судьбы этого крошечного щенка мерзкое интернет-шоу. Пугали друг друга и врачей клиники, где спасали его и его лапу от ампутации судами, кричали и спорили, кто станет хозяином этого малыша.
Викуне пришлось побороться. По паспорту она его первый владелец. И только понимание, что третья собака в ее небольшой квартире не вариант, подвигла ее искать «моему Тедьке» дом. Отдавала она его с болью. Нежеланием. И четким знанием, что вот она я, мне можно звонить, проверять, доставать и контролировать. Ему было пять месяцев. Тощий, облезлый, замученный операциями ребятенок. Не о такой собаке я мечтала. Мне он не понравился. И, по правде говоря, сидя в машине по пути домой, я ревела. Ревела, глядя на Тедьку. Это не моя мечта.
Сказать об этом Викуне я не могла. Побоялась что ли. Да и стыдно, что мне так доверяли, а я... Потом она начала звонить. Утром, днем и вечером. Так бабушки названивают молодым мамашам, беспокоясь о судьбе новорожденных внуков. Мы даже слегка повздорили. Я сорвалась, она, думаю, обиделась. Но продолжала мне верить.
Было много еще чего. Она придумывала, как спасти мою новенькую, только что сделанную квартиру от его разбойничьих повадок. По полночи по телефону строила со мной заборы из коробок, изыскивала девайсы, чтобы отучить его грызть все подряд. Иногда я снова ревела и срывалась. Но появлялась Вика, и все проблемы как-то отступали, решались. А иногда и вообще казались дурацкой, не заслуживающей внимания глупостью.
Уже много позже, когда она ушла, я стала узнавать чуть больше, чем она сама рассказывала (а я и не лезла) о ней и ее жизни. И понимала: она совсем другая, не такая, как мне когда-то казалось. Обычный человек, не только со своими радостями, но и горестями. Иногда даже очень горькими.
Но для меня ей удалось сделать невозможное. В паникершу и пессимистку вселить чуток веры. Веры в лучшее. Даже если ее душа при этом, возможно, и грустила.
P. S. Тедьке уже 4,5. Лапу тогда спасли. И хотя ее приходится иногда лечить, периодически мой 25-килограммовый любимец думает, что он взбесившийся кенгуру. И ведет себя соответственно. Но не это ли счастье? Пришедшее в мой дом благодаря Викуне, которая так рано ушла, но оставила в моем доме часть души. И мы с моей ушастой наглой мордой это чувствуем.