Тель
Воспоминания Аллы Беляковой, редактора газеты «Смена» в 1966 – 1973 гг.
Так его звали в «Смене». Усекли финскую фамилию отца – Телькинен.
По журналистской привычке к лапидарности. Например, Фелик Коничев звался «Конь», а известный мэтр Лев Сидоровский – просто «Сидор»...
Телькинены жили в Павловске, в царских местах, среди великолепия дворцов и природы.
Немцы, уходя, заминировали парки, и саперы не успевали их очищать. Раздолье было местным мальчишкам. Они облазали все поля и парки, собирая всякий трофейный хлам. Эдик с друзьями был как все. На мине подорвались двое, выжил он один.
Рассказывали, что хирург плакал, ампутируя руку и ногу мальчишки, вынимая десятки осколков из щуплого тела. Врач выходил его, носил буквально на руках. Ходить мальчишка не мог долго. Доктор приносил ему нехитрые гостинцы из дому, а главное – книги. Бог сохранил Эдику Телькинену зрение. Книги утишали боль лучше лекарств.
А потом больницы, больницы, долгие месяцы лечения. Он пытался ходить, прыгая на одной ноге. Учился писать левой рукой. И не только школьные уроки, а сочинял стихи – из всех предметов Эдик больше всего полюбил литературу.
Поступил в Ленинградский Университет, на новое отделение журналистики. Хотя ему предлагали изучать экономику, историю, иностранные языки – менее беспокойные профессии.
Но он уперся. Всей твердостью финского и русского характеров. После первого курса перешел на заочное отделение. Нужно было работать и зарабатывать.
Сначала была районная газета в Оредеже. Там он получил главный подарок в жизни – встретил Раю. Милую, добрую, восторженную. Она стала его женой, верным другом и опорой на всю их нелегкую жизнь.
Потом газета в Пушкине, но мечта была – о «Смене».
Даже тему дипломной работы он выбрал об истории «Смены». Стал ее летописцем. Зарылся в подшивках, в архивах, все открывал заново. Хотя ему предлагали творческий диплом. Быстрее и проще – ведь собственных материалов уже было достаточно.
Научный руководитель Борис Аркадьевич Вяземский жалел студента-инвалида. И снова Тель уперся! Никаких послаблений, он не желал признавать своего увечья.
Диплом Тель защитил блестяще.
И вот, наконец, «Смена»! Он посылал туда свои заметки, и внештатного корреспондента заметили. В «Смене» – отдел рабочей и сельской молодежи. Мог бы снова выбрать что-то поспокойнее. Село – ведь сплошные командировки. Это сегодня можно, сидя на стуле, «скачать» материал по Интернету – хоть из Антарктиды…
Но Тель забирался в самые дальние уголки Ленинградской области – в Тихвин, Подпорожье, Лодейное поле. Нет бы поближе к городу – в Ломоносов, Всеволожск, куда можно на автобусе доехать…
Он говорил, что по земле ему ходить легче, чем по асфальту, и вышагивал десятки километров по проселкам, по бездорожью, по осенней и весенней грязи. Возвращался из командировок с разбитой в кровь культей. Протезы не выдерживали его километров. Но об этом знала только Раечка, со слезами перевязывая ему ногу.
Тель рвался в командировки, на природу, в глубинку. Лес для него был открытой книгой. Знал деревья в лицо, как городской житель знает дома на своей улице. Все живое было для него радостью и вдохновением.
Особенно любил собак и мечтал завести овчарку. Не боялся самых больших и злобных псин. Как-то на остановке в городе увидел разъяренную дворнягу. Она неслась за прохожим. Все в страхе расступались перед ней. А Тель распахнул пальто, вытянул вперед руку ладонью вверх и шагнул навстречу собаке.
И свершилось чудо : та успокоилась и подошла к человеку.
«К животным, как и к людям, нужно с открытой душой и без камня за пазухой», – так объяснил он Рае свой «подвиг».
Собираясь переезжать, наконец, в отдельную «однушку», Тель говорил жене:
«Тебе будет кухня, комната – собаке, а мне балкон – там можно спать и курить». (Собаку так и не завели. Тель считал, что держать ее в городской квартире – преступление.)
Курил он несмотря на запреты врачей, непрерывно и только «Беломор». Все фильтры, которые покупала Рая, складывал в ящик стола.
В командировки уезжал как на фронт – в солдатских сапогах, через плечо неизменная полевая сумка. На ней писал свои заметки там, в совхозах, в полях – левой рукой.
Диктофонов тогда не было. Появились они позднее и были не по карману рядовым газетчикам.
Время на селе было горячее. Создавались агрокомплексы, свиноводческие гиганты, строились птицефабрики. Некоторые из них и сейчас нас кормят. Мясо тогда из Аргентины и Бразилии не ввозили – и кенгурятину не продавали.
Тель профессионально разбирался в экономике. Мог бы работать директором любого совхоза – среди директоров друзей у него было много, и они считались с его мнением.
Умом он понимал необходимость механизации сельского хозяйства, а сердцем жалел животину. Говорил: «Людям, конечно, лучше, а для животных хуже – ни травки, ни земли, ни простора они не узнают».
Телю врачи категорически запрещали курение, но еще опаснее был для него алкоголь. Но «разговорить» мужиков на селе без стакана под жареную картошечку не получалось. Таков уж у нас менталитет. Зато персонажи очерков Телькинена – не ходульные передовики, а живые люди, под стать героям Абрамова, Белова и других знаменитых «деревенщиков». Тель мечтал о литературной работе, писал неплохие рассказы. Проживи он подольше – может, и стал бы писателем, а не только газетчиком. Он не дожил и до пятидесяти – не берег себя.
Нельзя было курить – курил. Нельзя было выпивать – выпивал. Надо было лечиться – таблетки прятал в больнице под подушку… Надо было отдыхать – рвался в командировки.
В искалеченном теле жил неистребимый рыцарский дух товарищества, способность «помочь без зова, защитить без приказа».
Была у меня в «Смене» черная полоса. В газете прошла идиотская ошибка, телефоны редакции раскалились от звонков возмущенных читателей, часть тиража пустили под нож. На бюро обкома редактора долго воспитывали, хотели снять с работы, но обошлось строгим выговором с занесением. Тоже не слабо по тем временам.
И как иногда бывает, от усиленных проработок и укрепления дисциплины ошибки пошли одна за другой. Оптимизм мой таял. Приезжаю из Смольного после очередной «взмыльки». На столе в банке букетик васильков и короткая записочка:
«Плюнь!
Все плохое забудется,
А хорошее сбудется…»
Без подписи.
Спрашиваю у Веры Савельевой в приемной : «Откуда?»
– Тель заходил.
Стало веселее. Я плюнула и побежала на третий этаж, в буфет, к Пане. Пить кофе – тот самый, о котором Сережка Сысоев (ответственный секретарь «Смены») говорил, что Паня качает его прямо из Фонтанки…
В нынешнем декабре «Смене» будет девяносто.
Тель был прав. Плохое забылось. Хорошее помнится. И лучшее из всего – товарищи тех светлых лет, и живые, и ушедшие. Среди них Эдуард Матвеевич Телькинен, о котором кто-то из сменовцев сказал – «Тель – человек из благородного металла…»
Это правда.
Фото из архива семьи Телькинен