Воспоминания о Галине Зябловой ее друзей и коллег.
Бремя Галиной судьбы
(22.11.2017)
«Душа – это дар моего духа другому»
М.М. Бахтин
Галя Зяблова – мой светлый ангел. Это так. У неё чистый тихий голос и мощная внутренняя энергия.
Помню летучку в редакции «Смены» (начало 60-х годов ХХ века), где мы обсуждаем её работы. Кто-то спрашивает: «Откуда у тебя эта необыкновенная манера письма?» Она, снижая пафос вопроса, говорит, что пишет, как «бог на душу положил»… («Бог» у нас пока с маленькой буквы). Но ведь это и есть божественный дар, хотя в таких категориях мы не рассуждаем. Мы только точно знаем, что в те наши молодые годы так, как Галя Зяблова, никто писать не умел. Подражать ей было бессмысленно: провалишься. Никто и не пытался.
Тогда же именно по отношению к Гале мы повторяли слова из Андрея Платонова:
«Зодчество литер». Так вот она – зодчий, творец стиля. «Без плана, вспышками идущее сцепление»,- это Анненский о стихах. Слово «сцепление» помогало мне понять и оценить Галину манеру. Для отклика на её сочинения я придумала название «Сцепление тонких смыслов». Кто-то мне сказал: «Это не заголовок – туманно и скучно». Я заменила чем-то весёленьким.
Галя… Её дар похож на неё, на её внутреннюю свободу, тишину, поэтичность, сдержанность. Её последняя и лучшая книга «Глюк в деревне Голубково» (с обложкой дочери Ольги) начинается со «Столбцов» Заболоцкого – дань поэзии и философии. Можно ли сказать в связи с этим об одиночестве её трагической души? Об уходе из этого одиночества в «собачьи радости», в «высокое» от сознания мерзостей жизни?
Удары судьбы (а их было много) ей помогала преодолевать её высочайшая духовность – литература, поэзия, музыка, театр, живопись, природа… Люди! Для неё не было простых людей, - как изумительны портреты жителей деревни Голубково! Как дороги друзья: мы все там в этой книге! «Вот собраться бы с хорошими людьми и идти по земле, идти, идти…» Это фраза оттуда. Это формула Галиного дара дружбы.
Писать свои «столбцы» Галя стала истощённая болезнями, редко выходящая из дома, похоронившая любимых собак, но, слава Богу, рядом с милосердной сестрой Ниной и дочкой Олей. Мы праздновали выход её книги дружеским кругом у неё дома. Мы сказали об авторе и книге лучшие слова, которые только возможны. Мы пьянели от вина и счастья.
Вымысел – не есть обман,
Замысел – ещё не точка,
Дайте дописать роман
до последнего листочка.
И пока ещё жива
роза красная в бутылке,
дайте выкрикнуть слова,
что давно лежат в копилке.
Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит.
Как он дышит, так и пишет,
не стараясь угодить… Так природа захотела.
Почему?
Не наше дело.
Для чего?
Не нам судить.
Булат Окуджава. 1975 г.
Это о Гале стихи её любимого поэта. Это об её творческом нетерпении - «дописать роман до последнего листочка». Ей подарили ноутбук, и она, откладывая ходунки, продолжала писать – о Викторе Сосноре, о Доме Мурузи в связи с ослепительной публикацией вдовы Юлия Даниэля Ирины Уваровой – Даниэль в журнале «Звезда».
Мы всегда знали, что Галя Зяблова – лучшая из нас и самая талантливая. Знала ли она это? Успели мы ей это сказать? Написали об этом? В ней никакого тщеславия. Ей хватало того, что у неё внутри; ей хватало Оли и Нины; и нас она приняла в своё сердце и не отпускала до конца.
Счастливая, казалось, лёгкая; но крест её был тяжел, как камень, который придавил каждую точку тела Кариатиды (беру сюжет из эссе Рильке о Родене – обоих великих художников Галя боготворила), но «она выдерживает, как во сне выдерживают невозможное. Падая, изнемогая, она всё ещё держит, и, когда усталость усилится и тело поникнет, даже лёжа она будет держать. Держать без конца. Такова Кариатида.
Так я вижу бремя Галиной судьбы, прекрасной и яростной. Андрея Платонова Галя тоже боготворила. И я знаю, какой радостью наполнялась её душа, когда лучшие слова стояли в лучшем порядке.
Галя…. Зову я. А в ответ – тишина.
Людмила Региня
Я пишу только о том, во что верю
(22.11.2017)
Как же давно это было!.. Под временное общежитие для абитуриентов отвели часть исторического факультета. Ты получал кровать, комплект белья и шел в аудиторию. Разложить все это было непросто. Железная кровать норовила прищемить пальцы. Рядом с таким же лязгающим чудовищем возилась девушка. Мы смеемся и помогаем друг другу. У нее белокурые волосы золотистого оттенка и карие глаза. Редкое сочетание. Что-то о нем писал Лермонтов в «Герое нашего времени». Зовут Галя. Поступает куда и я – на журналистское отделение филфака. А когда выясняется, что она из тех же сибирских краев, что и я (Петропавловск всего на несколько часов пути дальше моего Кургана), - между нами возникает чувство почти родственной близости. Нас уже не удивляют другие совпадения: ее мама, как и моя, - стенографистка и тоже работает в обкоме партии. Как и у меня, у Гали дома осталась младшая сестренка… Разница в одном – у Гали Зябловой золотая медаль, а мне предстоят конкурсные экзамены.
Взаимная симпатия становится дружбой. Как оказалось, на всю жизнь. Наверное, оттого, что в наших отношениях не было ревнивой требовательности («почему не со мной, а с кем-то другим?») , претензий на откровенные излияния. Зато всегда была деликатность. Было время, когда, разделенные большим расстоянием, мы годами не виделись. При этом всегда нуждались друг в друге, и письма-поддержка, письма-сочувствие и просто письма-приветы были частью самого необходимого.
Экзамены позади. К нам подходят старшекурсники и уговаривают поработать на стройке. Своими руками возводят студенты межколхозные гидростанции. Нас с Галей соблазняет перспектива полмесяца до занятий провести в новой обстановке. На дальних путях Московского вокзала добровольцы в теплушке ждут отправления поезда. Кто-то подходит и шепотом спрашивает: «Вы заключенные?» В ответ смех. Одна из трагических реальностей нашей жизни нам еще не известна.
Вот она, будущая Михалевская ГЭС. Лес, речка, ряды палаток. Нам показывают котлован, ряжи. Инструмент у нас самый примитивный: лопаты и носилки. Наверное, кого-то это тяготило, но преобладает чувство молодой радости. Атмосфера окрашена шуткой. Тех, кто с лопатой, называют наложницами. Те, кто с носилками, - «носильники». В моей памяти Галя запечатлелась быстрой, ловкой, никогда не устававшей. Но и позднее я невольно отмечала, что не было труда, которым бы она тяготилась.
Когда в Чебоксарах мы жили по соседству и после работы друзья забегали к ним с Мишей, я удивлялась: только-только Галя вошла в дом, а картошка уже варится, что-то жарится на плите. В руках у Гали какая-то жестянка с мелом. Она успевает между делом замазать угол печки, где обнажился красный кирпич…
Достаю тяжелый альбом фотографий, начатый еще в студенческие годы. Вглядываюсь в Галино лицо. Ее глаза всегда улыбаются. Улыбка не для снимка – собеседнику, солнцу, Волге, самой жизни. Она умела быть счастлива жизнью – редкое и притягательное свойство.
Мы студенты филфака. В 33-ей, самой большой аудитории окна глядят на Неву. Галя обычно пристраивалась возле окна. Здесь можно было записывать лекцию, одновременно погружаясь в волшебный мир города: невские волны, Адмиралтейство и огромное небо над этим великолепием. К ней поближе садится Миша Балцвиник. Ему приятно время от времени перебрасываться с Галей репликами.
Ради Гали он совершает невозможное. Увлеченный одной лишь поэзией и совершенно чуждый всякому спорту, отправляется на каток. Как похоже в фильме «Покровские ворота»: музыка, легкий снежок в свете фонарей. Веселые молодые лица, неловкий юноша делает первые шаги на льду и валится в сугроб…
Преподаватель П.В.Жур устраивает маленький спектакль. Разбирая наши первые корреспонденции, комментирует:
- Балцвиник… Михаил Галин – это ваш псевдоним? Мой друг тоже взял псевдоним по имени девушки… Они сидели всегда рядом…. Г.Зяблова. Вас зовут Галина?
И ничего о самих работах. Жур был невысокого мнения о литературных способностях своих студентов. Он ошибался, и это стало ясно очень скоро. Мы разъехались на производственную практику по областным газетам, где писали свои очерки и корреспонденции. (Галя получила забавную телеграмму от Миши: «Черт возьми, почему нет писем?» с комментарием самой почты: «Проверено черт возьми правильно»). По возвращении наступает самое главное, что и было профессиональной учебой, - коллективный разбор того, что каждый из нас привез. Определяли стиль: короткая фраза, длинная фраза, склонность к метафорам - и за поверхностью не умели различить главного – способности понимать явление и доносить это свое понимание до читателя.
Галя с Мишей поженились перед самым выпуском. Назначение получили в Киргизию. В моем альбоме есть фотография: верхом на лошади Галя отправляется на горное пастбище. Работая в сельхозотделе, она постоянно в командировках и, в конце концов, этот образ жизни сказался на здоровье. Пришлось до истечения трех лет думать о смене места работы.
Я из Чебоксар пишу им, как нравится мне этот город, как хороши Волга, газета, коллектив редакции. Соблазненная моими описаниями, сюда уже приехала Валя Бианки, Единственная из всего выпуска, она была оставлена в Ленинграде, но детская газета не удовлетворяла ее. Галя и Миша решаются переехать на Волгу. Редактор «Советской Чувашии» охотно соглашается принять еще двоих ленинградцев. Галю определили в отдел информации, мы с Мишей работаем в отделе промышленности.
Это было время, когда журналисты спорили о «праве на домысел». Так называли нехитрую беллетризацию материала. Например, герой по прихоти автора садится на стропила и обедает кефиром или, достав из кармашка расческу, приглаживает шевелюру. Или, получая заслуженную награду, смотрит на портрет Ленина и думает о высоком… Все это была необязательная водица (откровенные циники называли ее «оживляжем»), она давала моральное право назвать публикацию очерком. Таких «очерков» было много в газетах разного уровня.
Представления Гали о журналистике находились на противоположном полюсе. В своих публикациях она рассказывала о людях как-то просто, пренебрегая всякими литературными украшениями. Она видела, понимала и любила своих героев такими, какие они есть. И читателям передавалась эта любовь. Один из крупных совнархозовских начальников, московский интеллектуал, у которого я брала интервью, спросил меня: «Кто у вас Зяблова? Я читал ее очерк о доярке и, знаете, прослезился».
Казалось, никаких отработанных приемов у Гали не существует . Для каждой публикации она находила сое построение. Общей была только интонация, какая-то негромкая и простая. Со временем я поняла, что «простота» была мнимой. Ее невозможно было бы воспроизвести. За ней стояли интеллигентность, широта кругозора и безупречный вкус.
Так уж получалось, что после работы мы редкий день не у Гали с Мишей. В обществе происходят удивительные перемены, которые находят отражение в литературе. Мы обсуждаем альманах «Литературная Москва» за 1956 год. В нем совершенно новые мотивы, захватывающе интересные. И вообще мы живем в ожидании чего-то нового.
Переворачиваю страницы фотоальбома. Вот серия снимков нашей с Галей туристической поездки по Румынии и Болгарии Мы впервые за границей, впитываем впечатления о незнакомом мире. На снимках мы в окружении наших сверстников в Бухаресте, Плоешти, Пловдиве. Они с таким же острым интересом присматриваются к нам, молодым незнакомцам из Советского Союза. В Софии нас ждет однокурсник Виолин Олянов. Он редактирует журнал на языке эсперанто и предложил нам написать что-нибудь. Галя свою часть работы выполняет и передает блокнот мне. Изящное начало о девочках, встреченных в Долине роз Казанлыка, задает интонацию и мысль, которую предстоит развить. Прочитав наш текст, Виолин достает ведомость и предлагает расписаться в получении 300 левов.
Софийские дни мы проводим в обществе Виолина, его жены Елки и Марчо Краева. Он окончил отделение теоретической физики в Ленинградском университете за год до нас и за него я не вышла замуж, не решившись уехать из страны. До самого отправлеия поезда мы ходим с ним взад-вперед по платформе, споря на эти темы. Галя терпеливо ожидает и проявляет редкую деликатность, не задавая никаких вопросов. Я бы не могла ей отвечать. Лишь в Чебоксарах Миша резюмирует ситуацию: «Из своей страны уезжать нельзя».
С кем только не сталкивает журналиста его работа! Неважно, на короткое время или на долгое, но глядя, как разговариваешь ты с человеком, что-то можно понять и о тебе. Мне приходилось присутствовать при Галиных интервью, и никогда я не видела торопливой небрежности, даже если ей нужно было получить ответ на пару вопросов… Кстати, это касается не только работы Она одинаково дружелюбна как с простой уборщицей, так и с крупным руководителем. Любой собеседник вызывает у нее искренний интерес. И люди всегда это чувствуют, даря ей ответную симпатию.
Приехал из Ленинграда выпускник университета. С ним молодая жена. Ей предлагают работу на радио, но она не училась журналистике. Получив первое задание, впадает в панику. Галя тут же идет с ней, объясняет каждый шаг, поддерживает, о чем-то расспрашивает людей сама. Для Вали Ивановой этот урок бесценен.
Целая пачка чебоксарских снимков посвящена Волге .Она - главный элемент, определяющий жизнь горожан. У всех лодки. Выходные дни проводятся на рыбалке или на пляже противоположного берега. Наша приятельница, искусствовед Краеведческого музея Ирина Хазанова предлагает нам с Галей интересную идею – сплавать на полдня в город Козьмодемьянск. Это выше по Волге, в Марийской республике. Нигде больше нет такого прекрасного собрания картин Фешина. Ученик Репина, он эмигрировал в Америку, и в США его знают лучше, чем в СССР.
А что? Поедем! Изучаем расписание судов. Можно уехать днем, чтобы до закрытия музея оказаться в Козьмодемьянске. Вечером отправиться обратно и к началу работы быть в редакции.
Собрание работ Фешина впечатляет и количеством картин и их художественной мощью. На обратную дорогу у нас, увы, не хватает денег. Что ж, поедем безбилетниками. Это, оказывается, нетрудно. Пока пассажиры спят в своих каютах, сидим на палубе, глядя, как сгущается мрак. Ночь безлунная. Теплоход неслышно скользит по черной воде под нависающим берегом. Огоньки фарватера, костры на берегу и их отражение в воде лишь усиливают темноту. Возле одного костра красивый мужской голос поет, и каждый звук отчетливо разносится по воде.
Но вот встает солнце, и через некоторое время происходит неожиданное. Над Волгой опускается густой туман. За какие-то минуты он становится таким плотным, что солнечные лучи не пронзают его, а окрашивают в розовый цвет. Не видны ни берега, ни фарватер. Теплоход останавливается посреди реки. Движение на Волге замирает. Часа четыре мы стоим, заранее переживая неприятное объяснение в редакции.
И все же такие впечатления проникают в душу и становятся ее частью. Подписывая мне свою последнюю книгу «Глюк из деревни Голубково», Галя вспомнила ту ночь: «Помнишь, как мы плыли из Козьмодемьянска по Волге?.. И солнце всходило…»
Мы жили в одном районе города, который назывался Грязевской стрелкой. Каждое утро по дороге на работу встречались в середине пути, на мосту. Иногда Миша идет на несколько шагов впереди Гали. Это означает, что у него плохое настроение и к нему лучше не обращаться. Причиной раздражения могла быть плохая погода, но чаще какое-то событие в политической или общественной жизни. В Мише преобладает трагическое ощущение жизни. Набежит какая-то тень – и он падает духом, будущее, кажется ему, не сулит ничего хорошего. Волнения в Венгрии и Польше сделали такое настроение более частым .Приступы раздражительности выливаются на самого близкого человека – Галю. «Как ты терпишь?» – спросила я ее. Она пожала плечами: «Пережидаю, как плохую погоду». Вероятно, нелегко далась ей эта мудрость. Миша как-то со смехом рассказал мне, что в самом начале их брака, еще в Пржевальске Галя швырнула в него чайник. Со временем она научилась пережидать перепады настроений: ненастье когда-нибудь кончится само собой.
Галя – воплощенная радость бытия. Счастливой ее делала весна, синее небо, ночь на теплоходе, встреча с интересным человеком, хорошая книга и. конечно, стихи, стихи. Ее любовь к Мише включала в себя нечто терпеливое и матерински снисходительное. Тем более, что обычно он был так остроумен, так обаятельно весел, особенно в компании друзей.
Его главным увлечением была поэзия Серебряного века. Единственный из нас, он знал ее в совершенстве. Удивительное дело, как удавалось нашим преподавателям на филфаке обходить молчанием политически сомнительный период, когда блистали Ахматова, Гумилев, Мандельштам. И даже имя Ахматовой произносилось на лекциях лишь в связи с Постановлением 1946 года.
С каких-то пор в «Советской Чувашии» стали шероховатыми отношения между молодыми сотрудниками и теми, кто осуществлял официальную линию газеты. Это было не творческое противостояние, а скорее разное отношение к тому, что происходило в мире большой политики. Настороженность вызывало саркастическое молчание Миши, когда обсуждались «политически необходимые» выступления газеты. И опять же Мишины безупречно сдержанные и беспощадно точные оценки, когда ему, дежурному обозревателю, приходилось выступать на летучках. Возразить ему было нечего, но и согласиться невозможно.
Помню открытое партийное собрание на тему «Партия и литература». Речь шла о встрече Хрущева с писателями и негативной оценке романа Дудинцева «Не хлебом единым». Один за другим выступавшие клеймят роман (некоторые его не читали). Кто-то вдруг замечает: «Почему молчит наша молодежь? Пусть выскажется». Нас, молодых, трое: Неля Ургалкина и мы с Галей. Смысл Галиного выступления в том, что не надо кричать «нетипично!», услышав справедливую критику. Надо взять метлу и заняться уборкой. Я протестую против слова «клевета». Только что газета «Социалистическая индустрия» опубликовала большую статью «О положении в труболитейной промышленности». Оказывается, конфликт романа взят целиком из жизни. Совпадают даже некоторые имена. Партийное собрание больше всего возмущено нашей дерзостью: не согласиться с мнением ЦК КПСС! Н.А.Студенецкий объясняет нам, что такое социалистический реализм: писатель должен рисовать жизнь не такой, какая она есть, а какой должна быть.
Мои друзья собираются возвращаться в Ленинград. Мишу отпускают с облегчением. Галя задерживается, пока он не найдет работу, и переезжает ко мне. Как раз в это время публикуется обращение партии к комсомолу: помочь собрать урожай на Целине. Как удивились все, когда Галя выразила желание поехать на Целину. Разве для нее, такой изящной, тяжелая физическая работа в поле!? Еще больше удивились, когда, вернувшись через месяц, она привезла справку, удостоверяющую, что Галина Георгиевна Зяблова перевыполнила норму выработки и это дает ей право получить среднюю зарплату по месту основной работы.
В Ленинград она поехала налегке. Их с Мишей имущество мы отправили багажом, и я проводила Галю на речной вокзал. Путь она избрала не самый простой: по Волге до Казани, а далее - железной дорогой.
Первое же письмо поразило меня, как гром с ясного неба. Полная отчаяния, она писала, что встретила ЕГО, единственного. Ехала в Казань для того, чтобы походить по улицам, по которым ходит он, и о встрече не думала. И вдруг столкнулась. Он не заметил ее и прошел мимо. А она застыла на месте, не в силах двинуться.
Галя писала мне о своей любви, не касаясь никаких подробностей: кто он, как зовут, где познакомились, почему расстались. Все это так и осталось тайной. Я не задавала никаких вопросов ни в письмах, ни позднее при встрече. Следующее письмо о НЕМ я получила из деревни Голубково через много лет. Помню, что это было за несколько дней до американской трагедии 11 сентября. Если бы он («Не-Миша»- так назвала его Галя) оказался сейчас рядом, пусть старый, больной, какой угодно!..Как-то уживались в ней солнечное жизнелюбие и тоска о несбывшемся.
Не смею гадать, почему они не смогли быть вместе. Не свободен один или оба? Верность долгу и своей человеческой природе («Я другому отдана и буду век ему верна»)? И конечно, она любила мужа, которому была опорой и даже условием существования. Бросив ее однажды ради другой женщины, он эту опору потерял и не смог дальше жить.
Как живется Гале в Ленинграде, я знала по переписке. Если забыть про письмо о казанской встрече, все складывалось хорошо. Родилась дочь, которую она обожала и которую выходила от диспепсии новорожденных. Она работала в «Смене» и была одной из лучших журналистов Ленинграда. Недаром М.С.Куртынин, редактор «Ленинградской правды» дважды приглашал ее перейти к нему в газету. Она оба раза отклонила приглашение, потому что любила коллектив «Смены».
Мы увиделись через семь лет, когда нам понадобилось привезти младшую дочку в Институт им. Турнера, где стали лечить детский церебральный паралич инъекциями пирогенала. По приглашению Вали Бианки остановились у нее. Бедная Валина мама! Лидии Львовне было тяжело присутствие целой семьи: я с мужем и две маленькие девочки. Проблему мгновенно решила Галя. Она приехала на Васильевский Остров в такси. Пока я раздумывала, с чего начать, она расстелила простыню, быстро побросала в нее весь наш скарб и с этим узлом перевезла нас к себе, на улицу Софьи Перовской.
В этот день Нина (сестра Гали) отмечала день рождения. Гости разошлись ночью, Галя перемыла посуду. В пятом часу в квартиру позвонили.
- К Балцвинику, - ответили на мой вопрос.
Какие, однако, здесь свободные отношения между друзьями, подумала я, отправляясь будить Галю. Это были не друзья, а сотрудники КГБ с понятыми. В Ленинграде по нескольким адресам проводились обыски, связанные с самиздатовской книгой «От диктатуры бюрократии - к диктатуре пролетариата». Всех, кто был в доме, задержали. Мишу с Галей не пустили на работу. Нина не попала на экзамен в ГИДУВ. Мы – в Институт им. Турнера на очередную инъекцию пирогенала для Маши.
Обыск в твоем доме – событие не рядовое. Чувствуя себя изгоем, человек теряет душевную опору. От неуверенности он может держать себя в эти минуты дерзко, высокомерно, холодно… - как угодно неестественно. Наверное, одна из всех присутствующих, Галя осталась собой. Она села за машинку редактировать какой-то текст. Мне из-за детей приходилось сновать туда-сюда, в кухню, ванную. Гляжу на Галю и понимаю, что это не самообладание, а какое-то другое свойство. Может быть, способность не терять себя ни при каких обстоятельствах.
К ним с Мишей постоянно обращаются с вопросами. Миша исполнен сарказма. Галя отвечает без всякой аффектации: да, вон те кухонные полки – наши. И антресоль над черным ходом - тоже наша… Поистине, «все тихо, просто было в ней».
Миша за то, что читал самиздатовскую книгу и не донес, лишается работы в редакции «Красного треугольника». С Галей труднее. Она – гордость ленинградской журналистики. Книгу она не читала. Эта часть Мишиной жизни ее не особенно интересует. Однако обком требует, чтобы в молодежной газете ее не было. А что предъявить в качестве обвинения? Дело тянется долго. Редактор просит Галю уйти «по собственному желанию». Вот и место для нее подыскали – ежедневная газета «Скороходовский рабочий».
- В этом я тебе помогать не буду, делай сама, как хочешь, - отвечает Галя.
В этот момент некоторые друзья-коллеги не поняли Галино нежелание собственными руками привести приговор в исполнение. Ведь ее все любят, желают добра. Почему бы ей не войти в положение! «Так просто обойтись малой кровью», - сетовала наш общий друг и однокурсница. Из песни слов не выкинешь.
Галя всегда «входила в положение». Она написала заявление, и ее устроили в «Скороходовский рабочий», многотиражку, только что преобразованную в ежедневную газету обувщиков. Неожиданно ей здесь понравилось. И коллектив, и творческие задачи, которые он перед собой поставил. С ее помощью оказалась в «Скороходовском рабочем» и я, когда мы приехали в Ленинград.
Имя ее не появлялось на страницах городской прессы целых десять лет. Лишь в 1976 году Ю.Ф.Занин, только что назначенный редактором в «Ленинградский рабочий», пригласил ее к себе, ни у кого не спрашивая разрешения. Он был из тех студкоров «Смены», которых она учила журналистике.
Я не ставлю перед собой задачи дать жизнеописание Гали Зябловой. Мне хочется сказать о другом. Журналистов, хорошо пишущих, -много. Таких, как Галина Зяблова, можно пересчитать по пальцам. В чем ее феномен? В том, что ее талант сплавлен с личностью. Когда читаешь ее строки, восхищают не красота стиля, не какой-то удачный оборот, хотя все это есть, а сама она.
Галя Зяблова не была трибуном, не защищала никаких доктрин. Политика ее не интересовала. Слово «борьба» - не из ее лексикона. Она писала о том, что любила, во что верила («Я пишу только о том, во что верю» - это ее собственные слова). А верила она в человеческую красоту, в творческое начало, в жизнь. Эта вера не покидала ее в самые трудные моменты . Она могла писать о тяжелом , даже трагическом в жизни героев – непостижимым образом нам, читателям, передавалось ощущение света и радости бытия. Как это получалось, не знаю, но все галино творчество им пронизано. Прочел ли ты книгу о любви на фоне кровавых блокадных сражений или сборник прелестных эссе о пережитом и передуманном («Глюк из деревни Голубково»), - последнюю страницу закрываешь с чувством солнечного света.
Но мне не хватает ее газетных очерков. Они рассыпаны по страницам прессы прошлых лет и доступны лишь тем, кто профессионально занимается историей журналистики. Как хорошо бы издать под эгидой нашего Союза что-то вроде «Библиотеки журналиста» наподобие сборников, которые в свое время выпускали «Известия» с очерками своих звезд. И если бы это удалось, первым в списке имен я назвала бы Галину Зяблову.