Когда-то Ганшин был без бороды
Несколько слов по случаю юбилея без юбиляра
Есть люди, которые сочетают в себе два противоречивых качества – редкую общительность и необычайную закрытость. Эталоном такой несовместимости для меня в течение многих десятилетий был и остался мой друг и коллега по репортерскому цеху Виктор Иванович Ганшин. В этом июле ему исполнилось бы 80 лет. Эту дату его друзья встретят, увы, без него...
Это был разносторонне талантливый человек, интеллектуал, сочетавший в себе городские и крестьянские корни. Он мог бы выбрать в жизни педагогическую стезю, стать профессором университета или искусствоведом. Сочинял стихи и даже стал лауреатом международного конкурса русскоязычных поэтов в Нью-Йорке. Архитектуру Петербурга знал так, что мог по фрагменту дома на фотографии безошибочно назвать улицу. Придумал оригинальную теорию имен. Лидер по натуре. Оратор. Импровизатор. Мастер розыгрышей. Актер. Мы с ним организовали в редакции самодеятельный ТЮЛ – Театр юных лентассовцев. И он сыграл там множество ролей – от акулы пера до владельца дома на Садовой – купца Яковлева. Причем все это делалось весело, озорно, без малейшей натуги.
Когда с университетской скамьи я пришел на работу в ТАСС, Виктор был уже зрелым, но еще безбородым журналистом тридцати трех лет от роду. Борода появилась у него в тридцать четыре. Причем отращивать эту растительность мы (я – шутя, а он – по-настоящему) начали одновременно, когда летом 1967-го весь отпуск прожили в палатке на берегу Черного моря, в крымской бухте Веселой. Это было хорошее время мечтаний, узнаваний и первой пробы соавторства работы «в два пера».
Мы сочинили тогда шутливый трактат «Человек нагишом». Нос в этом трактате был лабораторией насморка, пенис – мирной артиллерией, сеющей не смерть, а жизнь, а спина – спортивной площадкой, по которой мурашки бегают наперегонки. Никто из нас и помыслить тогда не мог, что эта шалость окажется разминкой перед марафоном протяженностью в пять совместных книг. Мы писали их, обдумывая вместе каждую фразу. И для нас было очевидно, что написанное дуэтом отличается от того, что и он и я писали в отдельности.
Первой по хронологии была книга «Кольцо памяти – кольцо Славы» – о мемориалах Зеленого пояса Славы, где нам посчастливилось побывать с очевидцами, непосредственными участниками боев. Потом в Лениздате вышла книга «Одна секунда войны» – пять очерков и сто фотографий фотокорреспондентов, снимавших блокадную эпопею с выдержкой в одну сотую секунды. Затем написали мы документальную партизанскую повесть «Операция без кода», отдав авторство герою этой операции – псковичу Георгию Ивановичу Пяткину (в фильме Алексея Германа «Проверка на дорогах» он действует под фамилией Локотков). Все эти книги без единого черновика, по причине хронического цейтнота, писались на машинке «Рейнметалл» между репортерскими событиями, а также в выходные дни, с точным соблюдением жестких издательских сроков. Как нам всё это удавалось при сумасшедшей плотности текущих новостей – теперь даже трудно объяснить. Ну а в ХХI веке довелось нам стать летописцами ИТАР-ТАССа, написав двухтомник о 100-летней истории старейшей государственной информационной службы страны. Этот труд под названием «ТАСС уполномочен рассказать...» не был издан к юбилею, восемь лет ожидал своего выхода и, к огромному сожалению, уже не смог порадовать Виктора – так тяжело он болел. Словно предчувствуя, что всё случится именно так, он, когда мы поставили последнюю точку, грустно обронил: «Это моя лебединая песня».
Ну а между первой и последними книгами уместилась огромная жизнь – рождение детей, поездки в дальние страны, совместные вылазки на природу, обмен письмами и открытками, когда мы расставались. Виктор не уничтожил ни одной адресованной ему весточки. И это его редчайшее по полноте эпистолярное собрание, которое хранится сейчас у брата, могло бы стать интересным документом эпохи.
Двухкомнатная квартира Виктора неподалеку от площади Мужества была завалена книгами, папками, рукописями, старыми газетами. Особой «вавилонской башней» под самый потолок возвышались номера журнала «Новый мир» за целые десятилетия. Мой друг утверждал, что пока он выписывает этот журнал, у него есть ощущение, что жизнь продолжается.
А вообще-то всех нас на пиру жизни, включая и самого себя, он называл «биологическими оптимистами», которых не страшит мысль о неминуемом финале. Оказавшись не самым удачливым в семейной жизни, он превратился в холостяка и затворника. Очень любил слушать радио, вел длинные телефонные разговоры. Без конца перечитывал любимых писателей – Чехова, Бунина и Юрия Казакова. Из-за своих литературных кумиров сам он долго не решался засесть за «что-то серьезное», хотя это серьезное уже существовало в его устных рассказах. К счастью, ему всё же удалось перебороть робость – и он написал автобиографическую повесть о военном детстве на оккупированной фашистами территории – «Однажды прожитая жизнь». По всем меркам это – хорошая и честная книга, по достоинству получившая литературную премию имени Гоголя. И все же очень жаль, что его несомненный литературный дар не раскрылся по-настоящему. Как интуитивный именолог-любитель, поражавший многих этим даром, он был убежден, что Викторы – это люди нереализованных возможностей. На тассовской службе более четырех с половиной десятилетий состоял человек, дарование которого было намного шире репортерства. И в этом, по-моему, заключена драма его жизни. Ну а в том, что он был «человеком в себе», глубоко хранившим свои душевные тайны, я тоже неоднократно убеждался. Не раз повторял он чеховское (привожу по памяти): у каждого человека что-то спрятано. И всё это ушло с ним. Только однажды он обронил, как трудно ему бывает порою с самим собой.
В том шутливом трактате, написанном под крымским солнцем, был совсем не шутливый эпиграф: «Человек – это складное распятие». Виктор Ганшин нес свой крест с достоинством и мужеством человека, на долю которого выпало немало испытаний. Часто вспоминаю его – разного. Он был человеком, вмещавшим в себя огромный мир. На Богословском кладбище его могила почти примыкает к железной дороге. Мимо то и дело с грохотом проносятся поезда. А на мраморной плите в виде книги начертано название его повести – «Однажды прожитая жизнь».