За водой на Ждановку
В мамином хозяйстве нашелся четырехугольный жестяной бак с плотно закрывающейся крышкой. Мама взяла детские санки, поставила на них бак одним углом к середине спинной дужки, двумя другими к краям дужек и крепко привязала его веревкой к санкам. «Бочка» и сани были готовы, и мы с мамой, как помнится, на рассвете отправились в путь.
К Ждановке, то есть к месту, где сейчас стадион им. В. И. Ленина, добрались довольно быстро. Тротуар и улицы были покрыты снегом, санки скользили легко. Часам к одиннадцати были на месте. Берег, вопреки моим ожиданиям, оказался не пологий, а крутой, да к тому же еще и облитый водой, настоящая ледяная гора. Все вначале съезжали на попах вниз, а потом уже, набрав воды, по ступенькам, высеченным во льду, поднимались вверх, где оставалась основная посуда.
Я, закутанная, как снежная баба, осталась стоять около санок, а мама с двухлитровым бидоном поехала вниз к воде. Прорубь, я хорошо видела сверху, была обледенелая. Около нее стояла длинная очередь еле двигающихся людей, по внешнему виду которых трудно было различить, кто тут мужчина, кто женщина. Человек вначале опускался на корточки, потом опускал бидон в обледенелую лунку, с трудом зачерпывал воду, а затем с невероятным трудом трясущимися руками поднимал бидон на лед. Зачастую от неосторожных движений бидон падал, вода разливалась под ноги стоящих. Никто не ругался. Люди молча подавались назад. Никто из очереди не выходил.
Я внимательно следила за мамой. Вижу — подошла ее очередь. Мама, как мне показалось, довольно резко опустилась на колени, достала воды. Взглянув мельком в мою сторону, пошла к ледяным ступенькам, осторожно начала подниматься.
Я заранее открыла крышку бака. Мама похвалила меня за сообразительность и, обхватив донышко бидона левой рукой, поднесла его узким горлышком к отверстию, начала заливать. Вода гулко лилась на дно пустого бака. У меня в голове, завязанной простым и двумя шерстяными платками поверх Вовиной зимней шапки, промелькнула мысль: «Сколько еще раз маме нужно будет сходить, чтобы набрать целый бак?» Я считала. Двенадцать раз мама съезжала вниз и столько же раз поднималась вверх.
– Ну, вот теперь и все, – в конце произнесла мама своим певучим голосом. – Замерзла? – озабоченно спросила она, пытаясь заглянуть мне в глаза через небольшую щелочку, оставленную между шарфом и платком.
– Замерзла, – тихо ответила я.
– Сейчас согреемся...
Дни стояли морозные, зачастую и солнечные. К вечеру солнце опускалось низко в облака, и над солнечной частью города горел большой алый закат. Правда, любоваться этой красотой у нас не было настроения. Томил голод. За четыре часа, которые потребовались, чтобы наполнить бак водой, у нас во рту не было ни крошки.
Мы «трогаемся». «Трогаемся» – значит, мама впрягается в санки спереди, то есть берется за ремень и тянет, говоря ямщицким языком, и за коренную, и за левую, и за правую лошадь. Какая из меня лошадь? Но я помогаю маме, сколько есть сил. Санки пока идут легко. Однако так будет только до парадной нашего дома, где заканчивается снег. Дальше самая трудная часть пути, которую до сих пор не могу вспомнить без содрогания. Нам с мамой придется подниматься на площадку пятого этажа.
Дверь в парадную открыта. Она теперь не закрывается, потому что порог весь в наледи. По кафелю гуляет снежок от резвого ветра. Этот участок одолеваем без особого труда. А вот первая же ступенька встречает нас визгом и скрежетом от металла полозьев по бетону. Начальные ступеньки берем с ходу. Дальше усталость незаметно сковывает плечи, шею, руки, особенно ноги. Все части тела наливаются тяжестью, движения замедляются. У меня дрожат ноги и руки. Неимоверно хочется присесть на ступеньку.
– Ну, доченька! — слышу усталый голос матери.
Я собираюсь с последними силами, упираюсь ногами в ступени, толкаю бак вперед. Мне кажется, нет обязанностей трудней, чем везти домой воду. Через минуту-другую мой запал пропадает, я снова еле передвигаю ноги.
– Ну, еще немножко! – снова слышится приглушенный, с прерывистым дыханием голос матери.
Сердце у меня разрывается от неимоверной усталости и от обиды, что не могу как следует помочь маме.
– Еще немножко... И будем отдыхать, – снова ободряет меня мама. Голос у нее такой уставший, что мне хочется разрыдаться.
И вот, наконец, лестничная площадка. Мама садится прямо на ступеньку, я присаживаюсь рядом с ней. Сердце, кажется, выпрыгнет из груди. Вскоре оно немного успокаивается. Дышу ровнее. И у мамы взгляд веселее. Вижу, как у нее чуть разглаживаются морщинки около глаз и на лбу, а главное, в глазах появляются искорки, от которых, не знаю почему, но мне становится легче. Наверное, все-таки живительные силы матери, ее душевный настрой передаются мне, ребенку.
Отдыхаем на каждой лестничной площадке. Всего их восемь. Самые трудные – последние.
Наконец – пятый этаж. Едва затаскиваем санки на площадку, и мама торопится открыть ключом входную дверь в нашу квартиру. Она беспокоится о младших девочках и лежащем Вове. Мама скрывается за дверью. Я остаюсь одна. И тут же меня охватывает тревога. Хочется побыстрее в комнату, к сестрам и брату. Но и санки с баком боязно оставить. А вдруг кто-нибудь их украдет?
Опасения мои, конечно, напрасны. Жильцов на лестничной клетке нет. Одни эвакуировались, другие на оборонных работах, третьи перебрались куда-то, скорее всего к родственникам, проживающим в другой части города. И все-таки решаю подождать маму. Так трудно досталась эта вода, что рисковать не стоит. Ее хватит нам дня на три-четыре.
Возвращается мама.
– Отдохнула? – спрашивает она.
Киваю головой.
– Еще немного, потерпи...
С трудом поднимаюсь. Ноги плохо слушаются. Мы с мамой затаскиваем санки с баком в коридор. Ставим около стены. Захожу в комнату...
Сколько я спала? Не знаю. Помню лишь, что мама сильно трясет меня за плечо... Неохотно открываю глаза. На столе самовар, Раечка на стуле.
– Веточка, да иди же скорее, – повернувшись ко мне, зовет Раек, так частенько я называю свою среднюю сестру.
Шатаясь, иду к столу. Обхватываю обеими руками чашку, осторожно дотрагиваюсь губами до горячего края и снова вместо сладкого сахара чувствую на языке привкус соли...
Вторые сутки на исходе, а в рот никому из нашей семьи, кроме крупинок соли, ничего не попало. Впереди ночь. В эту ночь, я знаю, мама встанет не в три, как обычно, а на час раньше, чтобы занять очередь около двери продовольственного магазина.
…Некоторое время мы стояли молча. Нина Сергеевна по-прежнему смотрела в мою сторону. Вряд ли она видела выражение моего лица, глаза у нее были задумчивые.
– А как вы питались в ту осень? Что кушали? – задал я наводящий на разговор вопрос. Она тихо, после небольшой паузы, ответила:
– А как все... По норме.
Об этом я знал: 20 ноября 1941 года были установлены минимальные нормы продажи хлеба для населения: 250 граммов для рабочих и инженерно-технических сотрудников, по 125 граммов – служащим, иждивенцам и детям...
Я не стал расспрашивать, как она вырвалась из этого ада. Она же сказала – эвакуировали... « Ей повезло! – подумал я. – Виталине нет... и другим нет... Оставались под обстрелами и бомбежками».
За 1941 год фашисты обрушили на город около 30000 снарядов. Артиллеристы КБФ в ответ выпустили 70000 снарядов калибра от 100 до 406 мм. Из них 39925 для огневого содействия частям Ленинградского фронта. Морские артиллеристы уничтожили 38 батарей, в 673 случаях батареи были подавлены, уничтожили 9 штабов, 28 пунктов, 20 танков, 200 дотов, дзотов и блиндажей, 6 мостов, рассеяли и частично уничтожили 100 пулеметных точек…
С каждым днем рос отпор врагу. Но и он совершенствовал тактику обстрелов города. Например, в 1942 году противник все чаще стал прибегать к коротким огневым налетам, стараясь за небольшое время выпустить максимальное число снарядов. Так, 7 июля 1942 года обстрел продолжался всего 15 минут. За это время по городу вражеские батареи выпустили 224 снаряда.*
Корректировочные посты тут же засекали эти батареи, по ним наносился комбинированный удар артиллерии и авиации КБФ. Нередко враг проводил и 5-минутные обстрелы из района Стрельны. По ним корабельные артиллеристы открывали упредительный огонь.
Враг использовал и тактику «растяжки» стрельбы, чтобы держать в напряжении жителей города. Были дни, когда люди находились в убежищах многие часы, а нередко и целые сутки.
Артиллеристы КБФ и фронта совершенствовали тактику борьбы в период плохой видимости, особенно в дождь, туман, когда засекать обстреливающие батареи было крайне сложно, особенно в снегопад.
Самым действенным средством подавления батарей врага являлось количество и качество ответных артиллерийских стрельб по врагу, особенно морской артиллерии, так как она стреляла дальше и точнее сухопутной. Любопытный факт: когда артиллеристы эскадры КБФ в декабре 1942 года значительно увеличили число крупнокалиберных крейсерских орудий, начальник службы наблюдения прибрежного района Стрельны был разжалован в рядовые и отправлен на передовую.
Вот как это произошло.
Крейсер «Петропавловск» (немецкое название «Лютцов») был закуплен в предвоенные годы в Германии в недостроенном виде. К началу войны он был готов на 71%.э
17 июля 1941 года было принято решение о вводе корабля в строй в качестве несамоходной плавучей батареи. Экипаж и заводские рабочие ввели в строй две башни главного калибра (первую и четвертую) по два 203 мм орудия в каждой.
7 сентября 1941 года с расстояния 32 км крейсер, стоявший на огневой позиции в Угольной гавани Ленинградского торгового порта, открыл огонь по врагу. Стреляли ежедневно в районы Красного Села, Константиновки, Горелово, Ям-Ижора, Кипень.
11 сентября 1941 года на 22 выстреле взрывом снаряда был поврежден ствол левого орудия башни № 1. С этого времени на крейсере остались в строю 3 орудия главного калибра, которыми артиллеристы «Петропавловска» сорвали атаку 56 немецкой дивизии у Стрельны, Старо-Паново и в районе Поселка Володарский.
Немцы ожесточенно штурмовали город. Напряжение боевых действий с каждым днем нарастало. 17 сентября противник был уже трех километрах от крейсера «Петропавловск» и в бинокль были видны наступающие немецкие танки, те, которыми командовал Рейнгард.
С 11 часов 47 минут до 12 часов 37 минут неподвижно стоящий крейсер обстреливал целый немецкий дивизион орудий калибра 210 мм. За это время корабль получил 53 попадания. 8 оказались серьезными, а том числе одно ниже ватер-линии, где образовалась пробоина в корпусе размером 4х6 метров.
В 13 часов с креном в 3 градуса крейсер лег на грунт на 8-метровой глубине. Последним залпом петропавловцы уничтожили здание Завода пишущих машин, где находились немцы.
Вот с этого момента и начинается история об артиллеристах «Петропавловска» и о разжалованном начальнике службы наблюдения в районе Лигово.
Итак, крейсер «Петропавловск» уничтожен. Фашисты довольны. Ведь утоплен предатель «Лютцов». Они по-прежнему его считали своим. Однако немцы глубоко заблуждались.
Каждую ночь водолазы и такелажники «Петропавловска» под командой капитан-лейтенанта А. Цехмистро одно за другим осушали затопленные помещения, ставили крейсер на ровный киль.
В темное время суток производились самые ответственные работы – откачивали воду из затопленных отсеков. Ранним утром снова крейсер опускали на грунт, чтобы не демаскировать работы по подъему корабля. Немцы так ничего и не узнали.
Наружные работы продолжались 180 суток. И вот настал день, определивший судьбу смертельно поврежденного корабля. В ночь на 17 сентября 1942 года моряки произвели последнюю откачку воды из затопленных отсеков. Корабль всплыл и заранее вызванные буксиры «Метеор», «Нептун», «К-1» и «Айсберг» под покровом темной ночи в дождливую погоду подвели крейсер к стенке Балтийского завода.
Утром немецкие наблюдатели вместо «Лютцова», как они его по-прежнему называли, увидели лишь холодную невскую воду да изредка пробегавшие светлые барашки на том самом месте где он был смертельно ранен.
«Петропавловск» трудом рабочих завода и моряков быстро ожил и встал в первую шеренгу сражающихся за Ленинград. В декабре 1942 года от железной стенки Ленинградского торгового порта он тремя орудиями главного калибра снова метко разил врага. А это их больше всего и возмущало. «Лютцов» – предатель!» – твердили они. – Крупповские орудия не должны стрелять по своим!».
Где им было знать о традициях русских моряков. Корабль, большой и малый, определяют не металл и верфь где он построен, а экипаж. Он – душа и сердце корабля, его совесть и честь.
Так было в далекие петровские времена. Так было повсеместно в годы Великой Отечественной войны.
Семь легендарных «новиков» КБФ – ЭМ «Артем», ЭМ «Володарский», ЭМ «Калинин», ЭМ «Карл Маркс», ЭМ «Ленин», ЭМ «Энгельс» и «Яков Свердлов – погибли в годы войны, в основном во время перехода из Таллина в Кронштадт. Но никто из них не сдал флаг врагу.
Такая же участь постигла в 1941 году и семь эсминцев. «Гневный», «Сердитый», «Смелый» и «Статный» погибли на дальних подступах к Ленинграду в первые три месяца войны. «Сметливый», «Гордый» и «Суровый» позднее, в декабре 1941 года, при эвакуации гарнизона Ханко. До этого они принимали активное участие в защите Ленинграда в составе отряда кораблей реки Невы. Несколько раньше мы уже об экипажах этих кораблей рассказывали. Они, как и все другие, достойно встретили свою судьбу при защите Отечества.
…Увлекшись рассказом о боевой деятельности и о судьбе кораблей эскадры КБФ, я оставил без внимания друзей по экскурсии. Марина у меня не вызывала беспокойства. Она радовалась тому, что светит солнце, что кругом красиво, что бабушка купила ей мороженое.
Бабушка же загрустила. Смотрела подолгу то на воду, то на небо, прямо к солнцу, словно пыталась согреться, а не только подставить лицо для загара. Я молчал, хотя догадывался в чем дело. «Ей, наверно, холодно, – подумал я. – Бедная. Не может согреться после блокады». И я не ошибся. Бабушка внезапно повернулась ко мне, и, как близкому знакомому, доверительно сказала:
– Не могу согреться после блокады... Все кажется холодно...
Я согласно кивнул.
– Такая память о тепле в доме была и у моей знакомой, – сказал я после небольшой паузы.
Она говорила мне почти каждый день о трех спасительных кругляках. И я стал вполголоса рассказывать незнакомому человеку о тех спасительных кругляках. Юабушка слушала внимательно. Вскоре и Марина стала прислушиваться к нашему разговору.
Повторю свой рассказ для читателей. Только он будет от имени блокадной девочки, которую звали Ветой. Вы уже с ней знакомы по ее предыдущему рассказу.