"Журналистская профессия универсальна"
Директор Государственного мемориального музея А. В. Суворова Владимир Гронский считает, что никогда не изменял профессии журналиста, а в последнее время стал к ней еще ближе, возглавив в Общественной палате СПб Комиссию по культуре и СМИ. О том, как складывалась его профессиональная судьба, Владимир Геннадьевич рассказал нашему изданию.
– Владимир Геннадьевич, Ваша работа так долго была связана с международной деятельностью, что напрашивается вопрос: не это ли было Вашей детской мечтой и не случайно ли Вы попали в журналистику?
– После школы я собирался поступать в институт международных отношений в Москву, переписывался с институтом, активно готовился и, наверное, поступил бы. Но для подачи документов туда требовалась рекомендация райкома партии. А первый секретарь райкома, несмотря на то что он был одноклассником моей мамы (в Кронштадте же все друг друга знают), не дал мне рекомендацию. Он сказал: «Слушай, Вова, я уверен, что ты поступишь, ты хороший парень и у тебя прекрасные оценки. Но имей в виду, что потом все блатные «троечники» поедут по Америкам и Германиям, а ты будешь сидеть в МИДе на 110 рублей и перебирать бумажки. А к концу жизни, в лучшем случае, тебя отправят куда-нибудь в Африку». И не пустил меня, посоветовав поступать в Ленинградский университет, где много хороших факультетов.
Конечно, я расстроился, а потом думаю: может, он и прав. И поехал в университет. Пришел сначала на философский факультет, вижу – там какие-то дядьки и тетки чересчур серьезные ходят. Пошел на филологический и восточный – там то же, скрипучие полы и запустение. Отправился на факультет журналистики, который находился тогда внутри университета, во дворе. А там была такая милая атмосфера, чудесные приветливые люди – студенты, преподаватели. Среди них был декан факультета журналистики Александр Феодосьевич Бережной. «Молодой человек, Вы откуда?», – спросил он. «Я из Кронштадта, – отвечаю, – не знаю, поступать мне или нет». Он спросил, есть ли у меня публикации – тогда они были необходимы. А я в школе писал всякого рода заметки в газету «Рабочий Кронштадт». Он поговорил со мной еще немного, протестировал меня на профессию и пожелал успеха.
Эта встреча оказалась знаковой. Хотя я сдал экзамены успешно, но конкурс-то был большой, и, как мне потом рассказали, Бережной сказал председателю приемной комиссии, что он был бы не против, чтобы такой интересный, думающий молодой человек стал студентом.
1974 год. Военные сборы в ЛГУ
– После университета Вам не пришлось искать работу – она сама Вас нашла?
– В университете я был профсоюзным активистом, работал в комитете комсомола университета. Я вообще по натуре человек беспокойный, мне не сидится на месте. И мне предложили работать в Ленинградском комитете молодежных организаций. Это было подразделение областного комитета комсомола, которое занималось международными связями. Первым секретарем обкома комсомола тогда был Виктор Николаевич Лобко, человек известный, вице-губернатор, он был секретарем ЦК и кем только он ни был. В общем, он уцепился за меня и стал настаивать, чтобы я согласился, объясняя, как это полезно. Это и правда было очень полезно, потому что у меня сразу открылось поле обзора с некоторого возвышения, появились контакты, связи, необходимость общения с районами, с Москвой, с зарубежными странами.
– А как же журналистика? Вы не колебались?
– Конечно, колебался. Меня уговаривали. Но получилось, что я и не оторвался от профессии. Де-юре я был референтом Ленинградского комитета молодежных организаций, но де-факто работал помощником – по сути, это была журналистская работа. Я проработал там три года и не жалею об этом. У меня появился обширный круг общения в городе. Даже сейчас фактически всех знаковых людей в городе я знаю. Я общался с разными людьми: и с деятелями культуры, и с выдающимися учеными, потому что комсомол был везде. А после того, как Лобко перевели на работу в Кронштадт первым секретарем райкома партии, я, наконец, отправился на журналистскую работу. Меня определили в отдел партийной жизни в «Ленинградскую правду». Кстати, я работал в отделе партийной жизни, будучи беспартийным – это была уникальная ситуация. Там года три мыкался, потому что тематика была определенная: партийные конференции, события партийной жизни. Работаешь, пишешь статьи за секретарей райкомов партии, а гонорары получает другой.
– Скучно было?
– Скучно. Я не выдержал и пришел к Андрею Константиновичу Ворсобину. Это был великолепный редактор. Принимая статью объемом в три страницы, он редактировал и писал замечания на пять страниц, объясняя автору его ошибки. Он пестовал, растил молодых журналистов. Все его вспоминают добрым словом. Вот я подошел к нему и говорю: «Понимаете, устал играть на контрабасе, я мечтаю о скрипке – хочу быть репортером» (смеется). Как раз в отделе информации освободилось место, и он меня туда перевел. Я стал репортерствовать, это было крайне интересно. Здесь было все: наука, культура, промышленность. Не было в городе предприятия, института, в которых я не побывал. В каждый номер надо было дать две-три информации, а еще репортаж, зарисовку о людях…
1986 год.
– Но Вы же были не единственным репортером?
– В отделе информации работало пять человек – на город и область. Были в газете и профильные отделы, которые занимались каждый своей тематикой, но они публиковали аналитические статьи и рецензии, а все информационное поле было нашим. Мы освещали жизнь во всех ее проявлениях. Это была очень интересная пора.
– Были случаи, когда приходилось идти вразрез с линией партии и доказывать свою правоту?
– Ну что вы? Зачем мне идти вразрез? Да если бы я и хотел, никто бы этого не опубликовал, потому что была жесткая цензура. Когда мы дежурили на выпуске, цензор сидел в отдельной комнате. Пока он не поставит штамп на полосу, газета в печать не уходила.
– Неужели не было ситуаций, когда трудно было кривить душой, создавая идеальные образы «стахановцев»?
– А мне везло, я не встречался с подобными вещами. Был хороший рабочий, я и писал о нем, как о хорошем рабочем. А потом, я же не только про стахановцев рассказывал. О художнице Ленинградского фарфорового завода писал, а с директором завода Зинаидой Игнатьевной Метелицей мы дружили, она меня информировала о том, что у них происходит. Нет, люди в основном замечательные были, и партийные работники тоже все были нормальными людьми. Сейчас как раз гораздо больше проходимцев повылезло, чем тогда. Постепенно как-то так случилось, что на все мероприятия, касающиеся международной тематики, стали посылать меня. За мной закрепился выставочный центр Ленэкспо, представительство МИДа в Петербурге, консульства. И назрела пора создать сектор международной информации. Этот сектор Андрей Константинович предложил возглавить мне. Собственно, весь сектор и был я (смеется), просто мне выделили отдельный кабинет.
Я стал заниматься международными делами. Появилось много контактов, общения с консульствами – и формального, и неформального. Как раз начиналась история с перестройкой, и у нас было множество поездок. Нас возили по всем странам, включая США. А в 1989 году, накануне Пасхи, я решил опубликовать интервью с митрополитом Алексеем Михайловичем Ридигером, который потом стал патриархом Алексием II. Решение о публикации принималось на заседании бюро обкома партии. И они согласились. Впервые произошла официальная “легализация” Епархии Санкт-Петербурга, да еще в партийном органе.
– Что Вас привело к мысли записать это интервью? Почувствовали большие возможности накануне перестройки?
– А мне всегда была интересна церковь, как часть нашей жизни: она есть, и вроде ее нет. И, конечно, перестройка. Но я был первым. После публикации интервью Алексей Михайлович пригласил меня на трапезу и говорит: «Владимир, я хочу отправить Вас на святую землю, чтобы Вы посетили святые места и поклонились им». Я удивился, ведь у нас не было дипломатических отношений с Израилем! Но он сказал, что это не проблема: «Получите визу в голландском посольстве в Москве, будете жить в миссии Русской православной церкви в Иерусалиме».
Это была потрясающая поездка. Когда мы были в Израиле, умер патриарх Пимен, и я предрек (смеется), что следующим патриархом будет Алексий. Так и случилось. А потом поднялась мощная волна перестройки, демократизации, гласности, и в недрах партийной газеты «Ленинградская правда» созрела идея выпускать свою независимую газету «Невское время». Я оказался в числе инициаторов ее создания. Первый номер газеты вышел 1 января 1991 года, и многие журналисты «Ленинградской правды» перешли туда работать. Это было совершенно потрясающее время абсолютной журналистской свободы. Его больше не будет никогда, наверное. Нам никто денег не давал, мы сами себя содержали и существовали исключительно за счет рекламы. Это был восторг! Никакой цензуры, естественно, не было.
– Многие тогда не знали, что делать с безграничной свободой.
– Мы-то знали, потому что были воспитаны в традициях качественной прессы. И «Невское время» задумали демократической, свободной, по-настоящему аналитической серьезной газетой – никакой желтизны. И у нас получилось. Я сначала был зав. отделом международной жизни, потом зам. главного редактора, потом первый зам. главного редактора. А потом Анатолий Александрович Собчак пригласил меня стать главным редактором газеты «Вечерний Петербург». И я стал работать в «Вечерке», став позже ее генеральным директором. Тоже было интересное время. Нас сначала содержал банк Санкт-Петербург, потом Балтинвест банк. Свободы, конечно, стало поменьше. Но в принципе, это иллюзия, что где-то есть полностью свободная журналистика.
Свободная журналистика – это если издаешь свой листок и содержишь его, тогда ты можешь быть свободным. А когда кто-то платит за издание, он, конечно, и диктует редакционную политику. Это нормально.
1999 год. Генеральный директор и главный редактор газеты "Вечерний Петербург"
– Что, по Вашему мнению, важнее: высокое качество текста или позиция журналиста, которую он отстаивает? Например, по поводу Охта-центра?
– А что “Охта-центр”? Я тогда работал в информационно-издательском центре «Петроцентр», который издает газету «Петербургский дневник». Меня пригласили заняться пиаром компании по строительству “ Охта-центра”. Я сказал, что полностью не смогу перейти туда, и оказался, наверное, единственным человеком, который работал в Газпроме по совместительству. Хотя зарплата на полставки там была гораздо выше, чем я получал в «Дневнике» (смеется). Но неважно. К башне я прикипел и с ней сжился. Это действительно уникальнейшее сооружение! Я не кривил душой ни минуты, потому что считаю, что город должен развиваться, в нем должны появляться современные архитектурные решения, знаковые, как во всех городах мира, в том же Лондоне, Москве, Париже. И мы тогда уже получили разрешение на строительство ”Охта-центра”. А с чем боролись эти так называемые градозащитники? Ведь там была очень грязная борьба: были проплачены пиар агентства, которые занимались мобилизацией градозащитников. Они боролись, чтобы не было башни на открыточных видах! Чего добились ребята? Сейчас стоишь на Суворовской площади, смотришь в сторону Петропавловской крепости через мост и видишь шпиль Петропавловки и… башню. Молодцы! Но я считаю, что сейчас, может быть, даже и лучше получилось: башня стоит на берегу залива и хорошо, что видна.
– Какие чувства Вы испытывали, когда пришлось вступить в противоборство с собратьями по перу?
– А многие нас поддерживали. Это было очень интересное время – время дискуссий. На первом канале делали передачу об “ Охта-центре”, участвовать в которой пригласили меня, группу поддержки башни и ее противников. И что получилось? Сначала программу показывали на Дальнем Востоке в «живом» эфире. И Газпром попросил своих представителей записать ее. А в Москве она вышла после программы «Время» в перемонтированном варианте. Это уже была совсем другая передача! И все равно мы были там убедительнее, чем противники, хотя наши доводы не казались столь разгромными. Но у меня остались прекрасные отношения с противниками “Охта-центра”, вот с Борей Вишневским, например. Он боролся против, но это его позиция, и я его за это уважаю, он как раз не из проплаченных был. У меня другая позиция.
Мы можем и должны спорить, потому что, как известно, в споре рождается истина. Если все будут мыслить одинаково, ни к чему хорошему это не приведет. Мы уже имели такой печальный опыт.
2007 год. С супругой и Аллой Маниловой
– Вы сказали, что часть журналистов была проплачена. Как Вы считаете, насколько проблема продажности журналистов актуальна сегодня?
– У нас же с девушками пониженной социальной ответственности и с торговцами один бог – Меркурий. Ну, так чего мы хотим? Другое дело, что – литература нам подсказывает – и среди этих девушек есть порядочные люди с чистой душой. Такова жизнь.
– Мы пропустили важный период Вашей жизни, когда Вы в первый раз уходили в пиар.
– После «Вечерки», когда там сменился собственник, а вместе с ним поменялось все, я перешел на работу в пивоваренную компанию «Степан Разин» пиар-директором, это тоже было очень интересное время. А потом Юрий Темирканов, как это ни странно, пригласил меня стать директором Государственной филармонии. Но пробыл я директором недолго, это оказалось совсем не мое. И уже оттуда я опять вернулся в журналистику, возглавив Петроцентр, где проработал лет 6-7 лет, а может быть, и больше. Но всему приходит конец. И, честно вам скажу, я очень хотел в завершении трудовой деятельности поработать с вечностью. И попросил, чтобы меня определили в музей. Мне было несложно интегрироваться в музейную среду, ведь я практически всех директоров музеев так или иначе знал: когда-то брал интервью, когда-то направлял к ним журналистов.
Журналистская профессия универсальна в том смысле, что позволяет достаточно легко интегрироваться в любую корпоративную среду. Ни одна другая профессия такой возможности не дает.
Журналистика развивает кругозор. Журналист – это и врач, и биолог, и слесарь, и токарь, и космонавт, и народный артист. Он со всеми общается, а общение – это богатство. Вот сейчас я директор музея – но я остался журналистом. Я редактирую все статьи, которые пишут наши сотрудники и готовит пиар-служба. А как иначе? Журналист во мне не умер. И от молодых сотрудников я требую держать высокую планку во всем и, прежде всего, в работе с текстом.
2017 год. Открытие при Суворовском музее первого в России Музея оловянного солдатика. Фото: suvorovmuseum.ru.
Посмотреть все материалы рубрики: "Журналист меняет профессию"
(рубрика действует в рамках проекта "Поддержка", реализуемого на средства гранта Санкт-Петербурга)