«Интеллект – есть способность плюс текст»
Занятие седьмое. Его ведет филолог, доцент факультета политологии СПбГУ Нина ФИЛИППОВА.
Человек, вне процесса образования речи, подобен «черному ящику», такому объекту или устройству, о внутреннем строении которого можно судить только при его функционировании. Выявление внутренней сущности нашего метафорического «черного ящика» тоже начинается с момента его реакции на внешнее воздействие, когда мы сравниваем то, что у него находится «на входе», с тем, что проявляется «на выходе».
На входе – все стимулы окружающей нас действительности: бытовая реальность, события общественной жизни, поступки конкретных людей, в том числе речь наших собеседников. А на выходе – речь (текст) как претворение мысли.
Представим себе, что внешние стимулы, «раздражители» отсутствуют, как, например, у героя песни Александра Галича. Климу Петровичу, знатному рабочему, призванному выступить на митинге в защиту мира, вручается не ему предназначенная речь. И он, «как мать, и как женщина», «сурово» заявляет: «Который год я вдовая, // Всё счастье мимо!// Но я стоять готовая// За дело мира!».
Абсурдность ситуации усиливается тем, что Клим Петрович видит, что «в зале – ни смешочка, ни воя», и даже «первый» – «рожи не корчит, а кивает мне своей головою». Никто не слушает его, все принимают условность данного процесса, когда «Попробуйте в цехе найти чудака, //Который бы мыслил не то! //Мы мыслим, как наше родное ЦК! // И лично… вы знаете кто!»
Сам герой – «в зачтениях – мастак» – в происшедшем видит лишь досадную «промашку», случившуюся по вине некоего «пижона-порученца», который «перепутал в суматохе бумажку».
В отличие от него героиня рассказа Б.Васильева «Ветеран», не обладающая опытом публичного выступления, тщательно готовится рассказать о своем боевом прошлом, штудируя военные мемуары и даже конспектируя их в школьную тетрадку. Но то ли потому, что в жизни бойца банно-прачечного комбината трудно было найти что-то официально героическое, то ли потому, что тщательно изучаемые ею тексты не совпадали с собственными воспоминаниями, Алевтина Ивановна чувствует «всё растущее в ней несогласие с тем, о чём говорилось в книгах <…> Это была какая-то иная, не ее война».
В ее войне были «усталость, от которой тошнило во сне», «двести пар заскорузлого от крови и пота обмундирования и горы окровавленных бинтов», был страх, что из-за этих непосильных физических нагрузок суждено им будет «вернуться не женщинами, а неизвестно кем, средним родом каким-то, ни замуж не выйти, детей не иметь».
И когда Алевтина Ивановна «с трудом вырвалась из прошлого, из повыбитой и окровавленной юности своей», она точно знала, что именно об этой своей войне, о дорогих ее сердцу однополчанах, доживших и не доживших до победы, будут ее рассказ.
Но, выйдя на трибуну, героиня «с ужасом понимая, что она так и не сможет сказать того, о чем думала, о чем плакала и что вспоминала, вдруг отчаянно выкрикнула в переполненный зал начало своей речи: «Выполняя свой священный дог, победоносная Советская Армия, сломив ожесточенное сопротивление своего врага, вступила в порабощенную фашизмом Европу…»
Удивительный пример того, что внутри героини последовательно работают все механизмы речевой деятельности: внешние стимулы (эмоциональные личностные воспоминания о войне), внутренняя речь (в которой, как известно, слово гораздо больше нагружено смыслом, чем во внешней), а вот текста «на выходе» не получается.
Как будто внутри Алевтины Ивановны сломался механизм, и «вышел» не ЕЁ текст, а автоматически воспроизведенный ею официальный советский язык. Язык, тяготеющий к патетическим оборотам, напыщенным словесным формам, однотипным гиперболическим эпитетам: небывалый, нерасторжимый, недосягаемый, несмолкающий, несокрушимый, неисчерпаемый и т.д.
Кстати, ведь и название «Единая Россия» – та же самая «застарелая» гипербола, абсолютно не совпадающая с реальностью. Ведь история культурного развития (в том числе и политического) это смена словарей, замена окаменевших метафор на новые, свежие. А этого, как мы видим, не наблюдается! То есть «текст» опять преобладает над реальностью.
В связи с этим преобладанием хотелось бы привести и совсем свежий пример. Вот, например, полюбившаяся всем героиня сетевого пространства «Света из Иванова». Внешним стимулом для этого «серого ящика» служит необходимость публичного признания в любви к «Единой России», которая, говоря ее словами, «очень много сделал достижений».
Претворение данной «мысли» воплощается в речевой «шедевр», способный конкурировать с перлами Виктора Черномырдина: «стали более лучше одеваться». Вот уж действительно, говорим всё хуже, а довольны собой всё больше.
Здесь, конечно, дело не в грамматической ошибке и даже не во внутреннем мире конкретной языковой личности. И не в том, что в отличие от героини Б. Васильева, ивановская Света не владеет ни официальным, ни разговорным, ни публицистическим стилем. Дело в том, что здесь речь идет не об образовании речи, а как раз о самом образовании.
Света из Иваново явила собой концентрированный образ современного образования, убедительно подтвердив достоверность результатов международной программы по оценке образовательных достижений учащихся. Российские 15-летние (по уровню развития мышления, IQ, развитости письменной и устной речи) оказались в 2009 году на 41 месте в мире из 65 участников. Печален здесь не только результат, но и динамика: в 2000 году мы были 25 месте, в 2003-м – на 32, а в 2006-м – заняли уже 36-ую позицию.
Тесты PISA (Programme for International Student Assessment) HISA, оценивающие качество образования, ориентированы на умение использовать знания, оценивают не на буквальное понимание текста, а рефлексию на текст, выявляют способность формулировать свою собственную точку зрения. А вот эти умения у российских школьников как раз и не сформированы.
Советская школа успешно развивала рутинные когнитивные операции: простое запоминание и воспроизведение правил и фактов, вычисление по заданным алгоритмам, но не развивала в школьниках способность к решению проблем без заданных шаблонов. Как видим, и современная школа не хочет перестраиваться, обрекая общество на дальнейшее отставание.
Удивительно, что по результатом того же мониторинга, наши 10-летние – лучшие в мире. «Успехи» школьного образования, помноженные на воздействие телевизионных программ, способствуют деградации естественных природных способностей нации, обусловленных, в том числе, и русским языком. Доказано, что всемирные достижения российских программистов во многом определены именно языком: свободным порядком слов, пре- и пост- фикасальными словообразовательными возможностями, динамизмом ее лексической системы.
Возвращаясь к нашим «успешным 10-летним», тем, кто еще свободен от диктатуры штампа, от диктата застаревших метафор, и свободен в порождении речи, текста. Хочется привести замечательный пример из записной книжки учителя С.Казарновского: «Прошу из слов МАЛЬЧИК, ГОРКА, САНКИ, СЪЕХАТЬ, КРУТОЙ составить предложение. Получаю несколько КРУТЫХ МАЛЬЧИКОВ, чуть больше КРУТЫХ САНОК, даже КРУТО СЪЕХАТЬ, но НИ ОДНОЙ КРУТОЙ ГОРКИ».
Преобладание «текста» над реальностью – «неотъемлемая» черта тоталитарных и авторитарных систем. А вот факт, что человек живет не в реальности, какой бы самодовлеющей она ни была, он живет в ее отражении, которое создается культурой, имеет и вневременное, и внепространственное значение. Иными словами, человек существует в определенном «тексте», в определенной «матричной реальности». Именно поэтому «текст» определяет и «интеллект», и «культуру».
Культура, по определению Ю.М.Лотмана, и есть «совокупность текстов, точнее, механизм, создающий совокупность текстов». Тексты, накапливая информацию, оказываются реальностью в ее обратном временном движении. Сохраняя тексты, воспроизводя механизм их функционирования, мы сохраняем культуру и обретаем речь.