«Как слово наше отзовется…»
Занятие четвертое. Его ведет филолог, доцент факультета политологии СПбГУ Нина ФИЛИППОВА.
У меня на столе две непрочитанные диссертации и «Четвертый урок русского языка» для газеты «Союз журналистов». Оказалось, что отзыв на диссертацию мне написать намного легче, чем газетный текст. Вот они, те самые навыки и умения. Или, может быть, просто потому, что отзыв на диссертацию – работа одноразовая, конечная, а «Уроки русского» – бесконечный процесс. Ибо в образовании нет конца. Это процесс-процесс-процесс…
Как и всё на свете. Как и приготовление обеда, например.
Недавно прочитала у своей любимой колумнистки Гелии Делеринс в любимом своем «Огоньке» о «мобилизации у плиты». Речь шла о признанных гурманах – французах. «Еда для французов – больше, чем еда», – пишет Гелия. Я тоже это выражение использую, когда говорю на лекциях в американской аудитории об экономической ситуации в России, о том, что «среднестатистическая российская семья» тратит на еду 50% своего дохода. Но у французов, сообщает автор «Огонька», речь идет не о количестве, а о качестве еды. О том, что приверженность стилю жизни проявляется у французов в желании избежать фаст-фуда и всяческих полуфабрикатов и даже в условиях кризиса сохранить в рационе и свой любимый сыр, и свое любимое и недешевое вино.
Вот задумала я тут недавно приготовить голубцы. Не «ленивые» – а настоящие! И еще раз поняла, что имеет в виду автор «Огонька», когда пишет о «мобилизации у плиты».
Не простое это дело – приготовление еды в русле европейских традиций. Но и стоя у плиты, размышляешь о словах, о стиле, об образе жизни, таком разном в разных культурных пространствах. А скоро муж с работы придет – у него на письменном столе тоже три еще не прочитанные диссертации лежат…
Логоцентричность русской культуры, наша, по мысли Н. Бердяева, «заколдованность словами» создает особое царство слов, в котором есть и свои законы, и своя логика, и своя иерархия, и господствующая мода, и особая ответственность. И своя сила, и свои слабости.
Переходя границы собственного «царства», русские слова зачастую становятся непонятными: так, несмотря на общее происхождение, русское слово «интеллигентный» расходится с западным «интеллектуальный».
Только в русской культуре могут вестись бесконечные дискуссии о том, что такое быть «интеллигентом», что такое «патриотизм», «толерантность», «идентичность».
При этом мы еще до сих пор не определились с тем, как обращаться друг к другу и до старости остаемся в сфере общения «девушками». Как, впрочем, и с определением политического строя, при котором живем, тоже еще не определились, но о журналистских попытках найти этот термин мы еще обязательно поговорим.
Замечательный урок русского языка преподал мне мой трехлетний внук, живущий с родителями в Америке. Вступив со мной в риторический диалог, он, похоже, не рассчитывал услышать от меня правильный ответ:
«Am I cute? No! Am I beautiful? No! I am handsome!»
Удивительно важным было для Ильюши найти точное слово в самоопределении. Ведь cute (милый, славный) – для малышей, beautiful (красивый) – для девочек, а он – handsome, как взрослый мужчина, тоже красивый, но еще и статный, значительный, щедрый.
Вот она, природная лингвистическая одаренность «от двух до пяти», к сожалению, исчезающая по мере взросления под гнетом штампов и шаблонов. Этого не происходит, если есть сопротивление культуры, присутствующей в жизни, как «возделывание», постоянно.
Хотелось бы надеяться, что пребывание внука в поле двуязычия будет способствовать обострению лингвистического чувства.
В недавнем интервью Галина Вишневская говорила о том, что в современных певцах ей не хватает чувства стиля и знания языка. Эта мысль показалась мне чрезвычайно важной потому, что экспансия английского (а это у нас уже есть!) имеет отрицательные последствия только при безответственном, стилистически неоправданном копировании иноязычных слов.
Иосиф Бродский, овладевший английским языком в зрелые годы, писавший свои знаменитые эссе по-английски, признавался: «Когда владеешь двумя языками, одним аналитическим, как английский, а другим синтетическим, очень чувственным, как русский, то получаешь почти сумасшедшее чувство всепроникающей человечности»…
О стиле, точнее о том, что «стиль» и «мировоззрение» должны быть объединены во что бы то ни стало, ибо они обязательно должны отражать друг друга (А. Ф. Лосев), о «стилистических разногласиях», так актуализировавшихся в языке журналистов, мы еще обязательно поговорим.
Как естественна потребность пишущего найти правильное слово! Как естественна потребность читающего это слово понять и «присвоить». В этом смысле и «производитель» смысла и его «потребитель» в одинаковой степени - творческие люди, занимающиеся, по мысли О. Мандельштама, сотворчеством. Иначе их диалог не имеет смысла!
Вот выражение «когнитивный диссонанс», на котором мы остановились в прошлый раз.
Журналисты, используя данное словосочетание, как правило, считают необходимым разъяснить его смысл. Дмитрий Быков в телевизионной передаче толкует когнитивный диссонанс как «несоответствие того, что видишь, тому что хочешь видеть». Слава Тарощева, спецкорр «Новой газеты», дает свое определение: «строители виртуальной реальности впадали в когнитивный диссонанс (это когда новая информация входит в противоречие со знанием, накопленным человеком)».
Безусловно блестящие журналисты, чей интеллект (cognition – знания, познание) находится в полной гармонии (диссонанс – отсутствие гармонии) с его вербальным воплощением - прекрасный пример для наших «уроков русского».
Термин «когнитивный диссонанс», принадлежащий американскому психологу Леону Фестингеру, определяет состояние индивида, характеризующееся столкновением в его сознании противоречивых знаний, убеждений, установок относительно некоторого объекта или явления. При этом под словом знание Л. Фестингер понимал «любое мнение или убеждение индивида относительно окружающего мира, самого себя, собственного поведения».
Как мы видим, наиболее точное определение дает Слава Тарощева, и не только в толковании термина, но и в том, как он атрибутирован.
Интересно, что разные периоды жизни нашего общества актуализируют разные пласты терминологии. Вспомним привычные термины эпохи Горбачева: архитектор, прораб, фундамент, несущие конструкции, ведь речь шла о «перестройке». Сейчас же востребована некая медицинская терминология: инвазивность, эректальная и политическая дисфункция, депривация. Это анамнез или диагноз?
Взаимность процесса «сотворчества» делает нас взаимосвязанными: умного читателя создают умные писатели и умные журналисты. Или наоборот? Может быть, неумный читатель порождает неумного журналиста? Иначе чем объяснить невероятное количество некачественной, но очень востребованной вербальной и визуальной продукции в средствах массовой информации? Светлана Алексиевич назвала это явление «диктатурой маленького человека» («маленький», то есть усредненный, попросту «серый»). Эта диктатура в современном российском обществе оказалась не менее опасным явлением, чем отошедшая в мир иной «диктатура пролетариата».
Ориентация на «усредненного» читателя диктует не только выбор отображаемого, но и языковые формы отражения. Приведу два примера из когда-то «приличной» газеты «Аргументы и факты». Анастасия Волочкова делится своим жизненным опытом в попытке выстроить отношения с бывшим мужем: «Игорь до сих пор воспитывает Аришу вместе со мной, приезжает к нам домой, и «дружеский секс» (выделено мной – Н.Ф.) случается. Это же супер – сохранить такие отношения», – почти хвастается балерина.
Второй пример, как мне кажется, еще более убедителен, ибо демонстрирует не авторские, а собственные представления редакции о том, как и что можно «вытворить» на газетной полосе.
Статью, посвященную юбилею Михаила Булгакова, сопровождает подзаголовок: «3 жены было у писателя». Конечно, в русском языке принят свободный порядок слов, но законы отношений невзыскательная редакция явно нарушила в угоду невзыскательному читателю.