Очеркист Эхаев, Или «Изнеможденный от скитаний, бреду по заводской глуши»
Разные люди появлялись в редакции «Ленинградской правды». Многие из них назывались нештатными авторами. На третьем этаже здания на Фонтанке их встречали приветливо и радушно. Объяснялось это просто. В семидесятые-восьмидесятые годы прошлого столетия существовал порядок, о котором сегодня помнят разве что ветераны журналистики: каждый сотрудник газеты должен был ежемесячно сдавать в секретариат 40 процентов своих и 60 процентов авторских строк. Не выдержишь соотношение – уменьшат гонорар.
Как правило, журналист беседовал с намеченным в авторы человеком, другими необходимыми для материала специалистами, затем писал текст, согласовывал его с автором, и тот за «свою» публикацию в кассе Лениздата или по почте получал еще и гонорар. Понятно, что те, кто умел хоть как-то владеть пером, были в редакции самыми желанными посетителями: ведь они снимали с корреспондента часть нагрузки, давали ему возможность уделять больше внимания отработке собственных статей.
Время от времени среди приходящих в редакцию граждан встречались очень странные личности, причем вовсе не графоманы, которых в любом издании боятся, как огня. Они ходили по кабинетам, заводили знакомства с их обитателями, вступали в непонятные и утомительные разговоры, которые никаким результатом не заканчивались. Надолго запомнилась, например, Дина Крутова (ее имя и фамилию, как и некоторых других персонажей, которые появятся на этих страницах, я на всякий случай изменил). Очень высокая худощавая девушка с зеленоватым оттенком кожи лица, она неизменно, если это было лето, появлялась в огромной, размером с колесо КАМАЗа, соломенной шляпе и вертикально полосатых юбках. Была чрезвычайно общительна.
Что было нужно в редакции Крутовой, долго оставалось загадкой. Потом узнали, что Дина посещает и второй этаж, где располагалась редакция «Вечернего Ленинграда». Там она чаще всего заходит к журналисту отдела партийной жизни Александру Ожегову: хочет научиться писать статьи на партийную тематику. Все стало на свои места: Саня – парень видный, эрудированный и очень интересен как личность, к тому же холостой. Разве плохо обзавестись таким покровителем? Но Ожегов, тонкий знаток женских душ, остался для Дины Крутовой неприступным бастионом. Вскоре она куда-то сгинула.
Репортера «Ленправды» Веню Береславского изводила мистическими вопросами Маша Белова. Фельетониста Юрия Борина постоянно отвлекал от работы человек в зелено-красных носках. Он усаживался напротив журналиста и двумя ручками одновременно (в левой и правой руке) рисовал какие-то схемы, что-то разгоряченно доказывал.
Однако Василий Гаврилович Эхаев, по должности старший рабочий крупного фармацевтического завода, к категории экстравагантных личностей не принадлежал. Он был пишущим нештатным автором и называл себя очеркистом. Небольшие заметки о выполнении и перевыполнении производственного плана, успехах коллектива в социалистическом соревновании ему удавались. Что же касается очерков, лучше не говорить об этом. Один из них под названием «Слава инвалиду!» (думается, все ясно) уже шесть лет лежал в ящике стола заместителя редактора А. Я. Гребенщикова, который, по словам Василия Гавриловича, не сумел оценить всей художественной силы и выразительности произведения.
Крепкий, высокого роста, с густыми темными волосами и приятным голосом, В. Г. Эхаев был интересен другим – своими удивительными рассказами о реалиях заводской жизни, которые в те годы старались замалчивать. Они подрывали пафос социалистического созидания. Вот один из таких рассказов.
Полдень. Время близится к обеду. Бригада ремонтников на заводском дворе чинит прогнившую трубу, из которой сочится какая-то желтоватая жидкость с очень знакомым запахом. Не спирт ли, всполошились рабочие? В самый раз пригодился бы к трапезе.
– А это мы сейчас узнаем, – степенно произнес бригадир и махнул рукой, подзывая самого молодого товарища.
– Видишь, кот сидит. Неси его сюда.
Парень рванулся было выполнять приказ, но бригадир остановил его:
– Не торопись. Спросят, куда кота несешь, что ответишь?
Парень замялся.
– Возьми вот эту коробку, посади в нее кота и закрой крышкой. Скажешь, что несешь электрикам лампочки.
Через пару минут кот был доставлен и извлечен из коробки. Затем ему насильно, невзирая на попытки вырваться и убежать, влили в пасть желтоватую жидкость и выжидательно уставились на животное. Ошалевший кот посидел-посидел, а потом нетвердой походкой, но целеустремленно зашагал прочь.
– Ориентировка правильная. В столовую двинулся, – обрадовался бригадир.
После этого, используя жестяную банку из-под консервов, выпили и рабочие.
Ремонт трубы они завершили успешно. Но приварили к ней замаскированный краник. Вскоре весь завод знал, где можно выпить или опохмелиться. Продолжалось это несколько недель. До тех пор, пока на проходной не задержали одного из рабочих. Он споткнулся, и из его сапог полилась та самая желтоватая жидкость. Огласки эта история, естественно, не получила. Кран спилили, а отверстие заварили.
Знал ли о произошедшем директор? Скорее всего, да. Однако внешне своего неудовольствия не проявлял. Заметили только, что в его кабинете по вечерам дольше, чем обычно, горит электрический свет. Что делает в одиночестве директор, когда заводские управленцы давно разошлись по домам? На этот вопрос ответил тот же Василий Гаврилович Эхаев.
Однажды он пришел в редакцию очень радостный и довольный. Прямо с порога заявил:
– Поздравляйте! Меня повысили в должности.
– И кто же вы теперь?
– Консультант по вопросам литературы.
Мы застыли в недоумении – это на химическом-то заводе?
– Ну да, – невозмутимо ответил Эхаев. – Что тут особенного? Директор по вечерам пишет стихи, и когда узнал, что я свой человек в журналистике, предложил мне стать литературным консультантом и помогать ему в публикации сочинений.
– Что же за стихи он пишет? Может, какой экземпляр есть с собой?
– Только одно стихотворение.
Эхаев порылся в портфеле и достал лист бумаги с машинописным текстом.
Все стихотворение, конечно, не запомнилось, но начальные строки процитировать могу:
Фонарь непонятых желаний горит на улице души.
Изнеможденный от скитаний, бреду по заводской глуши.
Следующую строку не помню, но четверостишие кончалось так:
Но в фонаре так мало масла, а у меня запаса нет.
Валентин Ворошилов пришел в неописуемый восторг, а Володя Невельский задумчиво устремил свой взгляд в потолок. Я же провел блиц-анализ.
«Фонарь непонятых желаний» – неумение вышестоящих руководителей понять трудовые устремления коллектива. «Изнеможденный от скитаний» – уставший от бесплодных поездок в Москву директор. «Бреду по заводской глуши» – никакого ускорения в производственных процессах. «Но в фонаре так мало масла, а у меня запаса нет» – необеспеченность завода необходимыми материальными ресурсами и критика забуксовавшей хозяйственной реформы, проводимой в то время.
Здорово схвачено! И это не декаданс, нет, это самый настоящий соцреализм, да еще с явным подтекстом. Вот до чего довели беспокойного директора бездушные чинуши и бюрократы – до обличений в стихотворной форме! Неординарная, видимо, личность этот Георгий Михайлович Бобров – хозяйственник и поэт.
Спустя некоторое время по заданию редакции я и сам оказался на предприятии, которым в общем-то неплохо руководил Г. М. Бобров. Наша беседа затянулась, и, взглянув на часы, я спохватился:
– Опаздываю на редакционную летучку. Нельзя ли воспользоваться услугами вашего водителя?
И тут лицо Боброва пошло красными пятнами. Он нервно зачастил:
– Нет у меня персональной машины. Отобрали. Взамен, вот смотрите, выдали талоны на такси. Берите!
Да, был такой период, когда кому-то из городских руководителей пришла в голову мысль сэкономить на директорских «персоналках». Пусть-де пользуются такси, станут меньше ездить и больше времени уделять производству. Разумеется, я отказался от предложения Георгия Михайловича. Моего же отсутствия на летучке (мероприятия, обязательного для всех), никто не заметил.
Эпизод, произошедший в директорском кабинете, вскоре аукнулся новыми стихами Боброва – так сильно переживал он свою «безлошадность». Их, как обычно, принес Василий Гаврилович Эхаев.
Я в трамвае качу с народом,
Персональный мой шарабан.
Если влезешь в него наскоком,
Трудным день покажется вам.
Не знаю, были ли опубликованы стихотворные творения Боброва. Наверное, нет. Все же не тот уровень мастерства стихосложения. Простительная человеческая слабость.
Смешно все это? Скорее грустно. Потому что лучше бы директора не в ущерб производству писали стихи, рабочие (да не покажется это кощунством) тянули спирт. Но пусть бы у нас оставался этот завод, который в лихолетье реформ сгинул, как Дина Крутова, и который выпускал замечательные лекарственные препараты. Мы знаем, как их не хватает сегодня. Пусть бы жила и работала наша ленинградская индустрия – опора и гордость страны.
Тяжело и обидно смотреть на кричащие от разрушения корпуса заводов и фабрик Выборгской стороны, Невской и Московской застав, Калининского, Красногвардейского и других районов. На месте промышленных площадок появились сомнительные торговые и развлекательные заведения, всевозможные «сервисы», непонятные структуры. Прошло время, и бобровские строки «Бреду по заводской глуши» приобрели еще и символическое звучание.
Удастся ли нынешнему руководству страны вернуть созданную предыдущими поколениями индустриальную мощь России? Очень надеюсь на это.